«Воспоминанье предо мной...»

С той поры, как я со скандалом распрощался с Публичной библиотекой, все чаще и чаще вспоминаю. Развиваю свиток воспоминаний. Не то чтобы ностальгия (по прежнему месту работы? — смешно...); не то чтобы сожаление (о чем?) — а так, вспоминается. Читатели и читательницы там порой (и частой порой) попадались милые. Вот одна такая попалась. Филологиня в круглых очочках. Серьезная и молодая.

Ее наняли богачи. Реставрировали откупленную разрушенную усадьбу. Восстанавливали дворец и вкупе с восстановлением жаждали узнать про историю усадьбы, дворца и окрестностей. Добавить к полученным своим знаниям еще какие-то. Я воспарил. Это мне понравилось. «Ага, — сказал я, — как говорил странный (в России все странно) русский социалист, Герцен: “Лозунг любой буржуазной революции: уйди — я встану на твое место!”»

Филологиня взъерепенилась. Я любил, когда клиенты или клиентки взъерепнивались, пенились возмущением. Во взъерепенивании, вздыбливании, конфликте рождается если не истина, то осколок истины. Он может оцарапать сердце. Глупые клиенты и клиентки жаловались, умные случалось что и благодарили. Так вот филологиня взъерепенилась: «Дворец восстанавливают для музейной экспозиции. Не для себя, для людей, которые интересуются историей. И восстанавливают люди, ученые, не чета вам. А вы с вашим Герценом...» Филологиня задохнулась от возмущения и замолчала.

«Ну, — отвечал я, — во-первых, мне нравится, как вы бросились защищать ваших работодателей, что-то такое самурайское проглянуло, во-вторых, коль скоро вы в русской культуре, то Герцен в такой же степени ваш, как и мой, хотите вы этого или не хотите. Точно так же, как мой — реакционер Константин Леонтьев, хочу я этого или я не хочу. В-третьих, что до музея, то помните гениальный рассказ Михаила Булгакова “Ханский огонь”? Старый владелец усадьбы нелегально возвращается туда, где прошли его детство, отрочество и юность и где теперь музей помещичьего быта. Любопытно, что левак Хулио Кортасар, слыхом не слыхавший про “Ханский огонь”, написал точно такой же рассказ про кубинского плантатора, сжигающего свой дворец, а ныне Дом культуры...»

«Что за рассказ?» — заинтересовалась филологиня. «Любите Кортасара?» — «Очень...» Я вздохнул: «Забыл название. Честно, забыл. В любом советском сборнике новелл Кортасара он есть. Такой агитпроп, как пропустить». — «А почему вы думаете, что Кортасар не читал “Ханский огонь”?» Я пожал плечами: «Рассказ впервые напечатан в 1924. На испанский и французский не переводился. Републикован в журнале “Наш современник” Лидией Яновской в 1974, переводился ли после этого на испанский или французский, не знаю, но это и не важно, потому что рассказ Кортасара — 1970 года. Дату я запомнил...»

«Вы… филолог?» — спросила филологиня. «Да нет… так… местный ворон. Интересуюсь познанием разного рода мест». Филологиня улыбнулась: «Ну так прокаркайте мне что-нибудь про интересующее меня место». Я снова вздохнул: «Как Вас зовут?» — «Ксения». — «Очень приятно, Никита Львович. Понимаете, Ксения, я не раз убеждался, что такие, как вы, знают про интересующие вас места во сто раз больше, чем такие, как я. Ну, как там у Шекспира? “Не ем овса и не вожу телег, но все, что в силах человека, обещаю”».

Шкурин

Я оказался прав. Ксения знала все или почти все про усадьбу Елизаветы Эсперовны Трубецкой Дылицы Красногвардейского района Ленинградской области. То есть, при шведах место называлось по-русски неудобовыгораваемо: Fsdilitzi. Что это означает, Аллах ведает — или специалист по финско-шведской топонимике. По-русски село стало называться Вздылицы. Более удобоговоримо и даже понятно: что-то вздыли, или вздули, или вздыбили, или… но это полное неприличие, поэтому, когда село перешло во владение Елизаветы Петровны, оно стало называться Дылицы.

При Елизавете и был построен скромный (по монаршим меркам) «походный» дворец, каковой многажды перестраивался, но «елизаветинский» облик его был восстановлен архитектором Гаральдом Юлиусом Боссе во второй половине XIX века, при предпоследней владелице имения, Елизавете Эсперовне Трубецкой (урожденной Белосельской-Белозерской). Этот-то дворец и восстанавливали нынешние владельцы Дылиц для музея. Ландшафтный (английский) парк вокруг дворца особенно-то не стоило восстанавливать. Чем парк в английском стиле заброшеннее, тем прекраснее. Тем ближе к замыслу мастера ландшафтов.

Парк заброшенный — все парк. Упаси бог его будут восстанавливать. Такой плац-парад с детской площадкой «восстановят» — глаза бы не смотрели. Впрочем, это мое частное мнение. Дворец менял владельцев, что для России естественно. Настоящих родовых имений, как у английской аристократии, у нас раз-два и обчелся. Елизавета подарила дворец и усадьбу жене будущего наследника российского престола, Софии Августе Фредерике Ангальт-Цербстской (в замужестве Екатерине Алексеевне Романовой, строго говоря, Гольштейн-Готторп, но не будем говорить строго).

А Екатерина передарила Дылицы своему камердинеру, Василию Григорьевичу Шкурину, за многочисленные заслуги возведенному в дворянство. Сначала Шкурин был приставлен Елизаветой шпионить за Молодым двором, Екатериной и Петром, однако Екатерина перевербовала Василия Григорьевича, и он стал «кротом», «двойным агентом», так это теперь называется. Екатерина рожала своего незаконнорожденного сына (будущего графа Алексея Бобринского) в доме Шкурина. Более того, рос маленький Алеша Бобринский в семье Шкуриных. Как за такие услуги не возвести в дворянство и не подарить Дылицы? Возвела и подарила.

Потом усадьба не раз меняла владельцев — Россия всегда была очень нестабильной страной во всех отношениях — и в 1852 году досталась жене уездного предводителя команчей (извините, Ильф и Петров навеяли) — дворянства, Петра Никитича Трубецкого, Елизавете Эсперовне. Она-то и привела усадьбу, захиревшую при прежних владельцах, в почти монарший вид. Умерла Элизавета Эсперовна в 1907 году. Усадьба стала принадлежать ее дочери, Александре Петровне Охотниковой (похоронена в Ницце в 1949 году).

Ну а дальше понятно что: «Онегинские баки, кому же вы достались? Народу, народу. А гончие собаки? Народу, народу. (…) А храмы под картошку пошли и под зерно». Дворянские усадьбы — под дома культуры, школы или в живописные руины. Кстати, о храмах. Василий Шкурин построил в Дылицах каменную церковь. Не он, конечно, построил — деньги дал на строительство. Есть серьезные основания полагать, что архитектором церкви в Дылицах был Савва Чевакинский. Главный архитектор Адмиралтейств-коллегии, Савва Иванович Чевакинский был великим зодчим. Чтобы это понять, надо увидеть колокольню Никольского собора в Петербурге на Крюковом канале. И вот ведь Россия — странная страна: когда умер Савва Чевакинский, неизвестно. То ли в 1780, то ли в 1783? Ушел со службы на заслуженный отдых, и нету главного архитектора Адмиралтейств-коллегии. И где могила его, неизвестно. Амнезия, беспамятство, что бы там мне ни говорили, — знак российской истории. «Все исчезает в моем потоке», — говорит российская Клио.

Северянин

Все это Ксения знала, а если чего-то не знала, то это были такие мелочи, помеченные в «Памятных книжках Петербургской (Петроградской) губернии» и путеводителях Москвича (это фамилия), что я теперь их забыл. Более всего интересовало Ксению пребывание… Игоря Северянина в Дылицах летом 1911 года. По-моему, больше для себя, чем для работодателей. Меня поразило то, как эта умная, ученая девушка прильнула к кичевой, галантерейной поэзии «повсеградно оэкраненного» гения.

Впрочем, теперь я спокойнее отношусь к кичу. Тоже искусство. И мастера кича — тоже мастера. Профессионалы. К тому же стихи Северянина, посвященные Дылицам и окрестностям, что-то мне напомнили. Очень быстро я понял, что... «Елисаветино! Налево / От станции в одной версте / Тоскует дылицкая дева по-своему о красоте. // Дыша Оранской Изабеллой, / Вступаю в лиственный покой. / Молчит дворец меж сосен белый / и парк княгини Трубецкой. // За Дылицами — Вераланцы, / за Пятигорьем — ОзерА. / Какие девичьи румянцы! / Жасминовые вечера! // Через Холоповицы прямо / я прохожу к монастырю...» 

«Елки-палки, — догадался я, — да это же… стихи Годунова-Чердынцева из набоковского “Дара”! А на Пастернака бочку катил: “Его обороты, эпитеты, дикция / стереоскопичность его — /все выдает со стихом Бенедиктова / его роковое родство”. А сам-то в роковом родстве с Северяниным». Ксения усмехнулась и пожала плечами: «Да. Похоже. А что плохого быть в родстве с Бенедиктовым или Северяниным? Прекрасные поэты... Но мне тут вот что интересно: кто такая Изабелла Оранская?»

Выяснили только, что в 1910 году Эренбург (который тогда был поэтом, конечно, менее популярным, чем Северянин, но достаточно известным) опубликовал поэму «Изабелла Оранская». Католический цикл… А я так и не удосужился посмотреть. Теперь жалею.