Одна из почти невыполнимых задач человека — попытка остановить время. Зафиксировать. Оставить в памяти своей и других то, что дорого.

Жил и работал в Ленинграде, потом в Петербурге, человек, который лучше всех своих современников писал по-русски. Умер он в Пало Альто в 2015 году, и прах его (по завещанию) развеян над океаном. Его последние книги — роман о журналисте начала XIX века Николае Полевом «Изломанный аршин» и внежанровая повесть «Меркуцио» — абсолютные шедевры русской прозы конца ХХ — начала XXI века.

Его звали Самуил Лурье. По маме он происходил из древнего княжеского польско-литовского рода Гедройц. Его предком был небесный покровитель Псковской вечевой республики, святой Довмонт. Этот генеалогический факт неплохо (в стиле Самуила Лурье) обыграл Дмитрий Циликин, вспоминающий о нем в книге, которую я хочу вам представить: «(...) где-то, что ли, в Пскове образовалось черносотенное общество Св. Довмонта — каково же было чувство его членов, когда им сообщили, что 1) в Петербурге живет прямой потомок святого 2) по имени Самуил Аронович Лурье». Кстати, о генеалогии. Судя по фамилии, предки Самуила Лурье были испанскими евреями, изгнанными из страны инквизиторами после гибели толерантной и высокоразвитой иудео-мусульманской Испании. Это значит, что предки русского литератора были элитой того уничтоженного социума, были финансистами, учеными, советниками шейхов. Тоже аристократы. Но это в скобках.

Прошло девять лет со времени смерти Самуила Лурье. Его друг, литератор Николай Крыщук, собрал воспоминания и эссе об авторе «Литератора Писарева», «Изломанного аршина» и «Меркуцио». Попытался зафиксировать дорогое, остановить мгновение, которое, по его небезосновательному мнению, было прекрасно. Московское издательство «Время» этот сборник выпустило в свет с прекрасной фотографией Самуила Лурье на обложке. (Фотограф, Михаил Лемхин, — один из участников сборника. Его воспоминания «Открытый-закрытый» — одни из лучших.) Хотя плохо (стилистически или содержательно) про Лурье не написал никто. Все тексты читаются с одинаковым интересом. Это одна из особенностей большого, значительного человека и литератора — любой, кто будет его вспоминать, кто будет о нем писать, постарается хоть чуточку до него дотянутся. Получится хорошо. Интересно. Красиво. Что поразило меня в этом сборнике? Разумеется, есть восторженные воспоминания. Как правило, женские. Женщины влюблялись в красивого, печального, умного и остроумного Самуила Лурье сходу и навсегда. Порой даже жестокие (а Самуил Лурье умел жестоко шутить) шутки в свой адрес они вспоминают с благодарностью: «Как-то мы — редакция недолго просуществовавшего “Петербургского журнала «Ленинград»“ — выступали в огромном зале. Саня (друзья называли Самуила Лурье — Саня. — Н. Е.) наклонился ко мне: “Лилечка, Вы хорошо держите реплику?“ Я ответила нечто заносчивое, не почувствовав никакого подвоха. Потом я читала стихи. Саня взял микрофон и участливо спросил на весь зал: “Я все время думаю, милая Лиля, как Вам удается запомнить такое количество слов подряд?!“ (…) Нужны были долгие годы дружбы, чтобы утереть слезы и услышать сквозь ироничные уколы слова любви и признания» (Елена Скульская, «Я рад, что моя жизнь сложилась достаточно горько...»). Разумеется, есть мужские сдержанные воспоминания, отдающие должное литератору, который мог так проанализировать стихотворение Пушкина, чтобы остаться вровень с разбираемым им стих за стихом текстом гениального поэта. Но есть также эссе и воспоминания, авторы которых продолжают… спорить с девять лет тому назад умершим человеком. Дескать, несправедлив был к Петру Вяземскому, неправильно оценивал общественно-политическую ситуацию в России накануне и во время Второй чеченской войны, мало писал про современных ему поэтов, несправедливо расхвалил Елену Шварц, про Блока и Тютчева как-то не так писал… Да и вообще, недаром ему по душе были враги «солнца русской поэзии» Пушкина — Николай Полевой и Дмитрий Писарев.

Сначала я удивился и немного обиделся. В конце концов, есть законы жанра. Сборник воспоминаний и эссе об умершем — что-то вроде поминок. На поминках не принято сообщать, что покойник был в чем-то неправ. А потом… обрадовался. Во-первых, потому, что Самуил Лурье сам только то и делал, что ломал жанры. В рецензию мог вставить пейзажный кусок. А повесть «Меркуцио» вообще непонятно к какому жанру отнести. Во-вторых, потому, что получается: тексты Самуила Лурье и сам он живы, раз с ними хотят доспорить, раз они по сей день (спустя девять лет после смерти) раздражают, вызывают несогласие. Живой, вот что важно. А ведь мог и не выжить. Юрий Самодуров в своем тексте «Просто в память о Самуиле Лурье» приводит рассказ его сестры о блокадном происхождении русского литератора, умершего в Пало Альто. Приведу и я: «В первый раз Саня выжил в животе у мамы, когда в Ленинграде на проспекте Майорова рядом с мамой упала бомба и случайно их не убила. Саня жил в животе у мамы, несмотря на смертельный голод. В следующий раз он выжил, когда их грузовик под обстрелом прошел по льду Дороги жизни. Впереди и сзади грузовики проваливались под лед. Потом их, находящихся в страшной дистрофии, перекидывали, как дрова, с грузовика на сани, развозили по избам. Нашу маму сняли с поезда, который шел в Свердловск, потому что она потеряла сознание и бредила. У мамы был тиф. Температура 41 градус... Когда она очнулась после родов, то услышала, как консилиум требовал отправить ее в тифозный барак. И главврач сказал: “Я этого не сделаю. Она из такого ада вылезла!“ Маму положили в мертвецкую, как в изолятор. “А что делать с ребенком? Он не выживет. Он не выживет точно, но пусть лежит с ней рядом, он ее с того света вытащит...“» Вытащил и выжил сам. И писал потом потрясающие тексты, которые будут жить, если будет жива русская литература.

О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе. — М., 2024. — 352 с.