Поджидали меня у машины. Огорошили: «К Лукиничне позже. Сейчас Ленку заберем. Она ногу сломала. Сама не доедет». Ладно. Подвезти даму со сломанной ногой — долг для кавалера, даже спешащего на день рождения друга, который далеко-далеко, а мама здесь.

Купчино-Охта

Лену со сломанной ногой не без труда посадили в машину в Купчино, а ехать к Лукиничне на Охту. Путь не близкий. «Баба-Яга — костяная нога...» — не преминул хихикнуть мой приятель, расположившийся впереди. «Экий ты грубый», — не преминул заметить другой мой приятель, трогая машину с места. «Почему грубый? — возразил я. — Баба-Яга — хозяйка леса, могущественная волшебница, первая женщина-летчица. У меня есть подруга, она — бабушка, да, такие мы уже старые. Рассказывала: пошла с четырехлетней внучкой на детплощадку. Какой-то шкет, спиногрыз подходит и тыкает лопаткой в мою подругу: уууу, Баба-Яга. А внучка с гордостью: это — моя Баба-Яга... В том смысле: а у тебя Бабы-Яги нету». Посмеялись.

«Где же Вы так ногу-то?» — вежливо поинтересовался я. «На даче», — охотно объяснила Лена. «Ага, — попытался догадаться я, — яблоки снимали с верхних веток, а стремянка — бумс, и нога — хлысь?» — «Не угадали. Хотя яблоки имели место быть. Груженая яблоками, спешила лесной дорожкой к электричке и засмотрелась на вечерние осенние деревья. Не заметила рытвину, споткнулась, и, как вы говорите, — нога хлысь. Еле доволокла себя и яблоки». — «Даааа, — протянул я. — "Красота страшна, нам скажут". Красота — опасна. Гибельна красота». — «Красота мир погубит», — обрадовался возможности переиначить еще одну хрестоматийную цитату мой приятель, тот, что сидел впереди.

«Грамотные, образованные, книжки читали», — хмыкнул приятель за рулем. «А как местность называется с красивыми вечерними осенними деревьями, сулящими поломку ноги?» — «Дунай, — отвечала женщина, — больше всего садоводств в России в этом Дунае. Местных всего ничего, по-моему, двое, а дачников, я где-то в Интернете вычитала: 150 тысяч. Больше, чем в Мшинской». — «Позвольте, позвольте, — заинтересовался я не мифической невероятной цифрой, но названием, — живете Вы на Будапештской, а лето проводите на Дунае, или (коли это поселок) в Дунае. Получается, что полноводная немецко-славянско-мадьяро-румынская река незаметно для Вас голубой широкой лентой протянула себя через Вашу жизнь?» — «Грамотно излагает, — заметил приятель за рулем, — учитесь, Киса». — «Бесполезно, — заметил я, — не научится...»

Женщина засмеялась: «Да. Получается так. Не замечала». — «А, — продолжал допытываться я, — откуда такое странное название? Дунай? Он где, этот северный Дунай?» — «Недалеко от Петрокрепости», — объяснила женщина. «Ничего странного, — приятель за рулем пожал плечами. — Дунай — древнее праславянское слово, возможно, от кельтского. В России полно речек и рек под названием Дунай или Дунаец». — «Ты гляди, — в восторге я ткнул пальцем в спину шофера, — тоже книжки читаешь!» — «Идиот, — выругался приятель, — я на Неву сворачиваю, а он пихает...» — «Словами хоть на …, а руками не трожь!» — прокомментировал происшествие другой мой приятель. «Остряки», — буркнул приятель за рулем.

Загадка топонима

«Правый берег, — ностальгически произнес я, — весь, от моста Александра Невского до моста Володарского, принадлежал отцу и деду Ивана Панаева, первого переводчика "Отелло" на русский язык — с французского, правда...» — «Да что ты, — удивился приятель не за рулем, — он был богат?» — «Именно что был... Матушка широко жила. Кое-что сыну оставила, на финансирование некрасовского "Современника" хватило. И похоронен был Иван Панаев по завещанию на высоком песчаном правом берегу Невы, на кладбище Фарфоровского завода...» — «Был?» — уточнил приятель за рулем. «Ну да. Кладбища-то нет. Теперь там станция метро "Ломоносовская". Могилу известного русского литератора Ивана Панаева, придумавшего слово "приживалка", перенесли на Литераторские мостки. Однако бог с ним, с Панаевым, почему поселок так назвали? Там что, речка Дунаец?» — «Нет, — отвечала женщина со сломанной ногой, — никакой речки там нет. Там было болото, огромное, часть его осталась. Клюквы — ведрами носи. Были торфоразработки. Есть могила тех, кто работал на торфоразработках во время войны и погиб. Обстрелы, голод, холод. Раньше была заброшена. Теперь привели в порядок».

«Может, там лагерь был для пленных… венгров, потому и назвали так?» — Приятель за рулем скептически хмыкнул. — «Нет, никакого лагеря там не было. В 30-х построили платформу Дунай для поселка торфяников. Потом болото осушили, вырос лес, ну и садоводства...» — «Петрокрепость, Шлиссельбург, — призадумался я, — подождите, Савва Рагузинский строил Петрокрепость, там ему и памятник стоит. Известный петровский авантюрист и казнокрад. Он Петру караимского мальчика из Крыма втюхал и наврал, что из Эфиопии эфиопа вывез...» — «Одна из версий, — бросил через плечо приятель за рулем, — происхождения предка Пушкина». — «Но какая красивая, — оживился другой мой приятель, — я ее сторонник».

«Савва был хорват, — продолжал фантазировать я, — Дунай протекает по территории Сербии и Хорватии. Может, это он в честь родной реки назвал поселение?» — «Елисеев, — приятель за рулем поморщился, — ты совсем географические книжки не читал. Где Рагуза, ныне Дубровник, и где Дунай?» — «Действительно, — вздохнул я, — Дубровник на Адриатике. Там пальмы, шорох волн. Дунай на севере, там елки, горки, все такое. Не бьется. Жаль». — «Нет, с Петром название связывают. Легенда такая, что в этом болоте утонула любимая гончая Петра, по кличке Дунай, или конь по имени Дунай. Вот Петр и повелел назвать эту местность Дунаем...» — «Красиво, — одобрил я, — по ночам призрак собаки выл на болотах, а призрак коня гарцевал на кочках, перепрыгивал через топи...» — «Красиво, но сомнительно, — снова заметил приятель за рулем, — что делать Петру с гончими и лошадьми в этой болотной глухомани?» — «Нуууу, — протянул я, — может, рекогносцировку для будущего Ладожского канала, строительством которого руководил его сын, Алексей?» — «Снова чушь порешь, — оборвал меня мой приятель, — в этих местах никакого канала не проведешь, никто в этих местах канал рыть не собирался...»

«А, — вспомнила Лена, — еще одна версия. Петр весной ехал по дороге вдоль этого болота, а оно было все покрыто талой водой, огромное такое озеро получилось. И Петр спросил: "А это еще что за голубой Дунай?"» — «Легенда», — чуть не хором сказали мы. — «Почему?» — удивилась женщина. «Словосочетание "Голубой Дунай" появилось после вальса Иоганна Штрауса, а Штраус жил много позже Петра Первого». Приятель не за рулем поискал в мобильном приложении: «1866 год, — сказал он, — и вальс назывался "На прекрасном голубом Дунае"». — «Этот вальс должен стать гимном вашего поселения», — предложил я.

«К тому же, — заметил приятель за рулем, — во времена Петра вдоль болота никакой дороги не было. Дорога появилась много позже, когда во исполнение плана ГОЭЛРО начались мощные торфоразработки. Теплоэлектростанции на торфе работали. Торфа надо было много, вот и вычерпали почти все болото. Дорога была другая. Очень старая. Еще шведская. Впрочем, она была и после 1917 года. И сейчас еще есть, заросшая... Местные ее называют Березовская. Из-за берез, надо полагать, исследователь топонимики», — бросил мне через плечо приятель.

«Откуда ты все знаешь?» — удивился я. «Ездил туда пару раз, бродил по окрестностям. Ну и книжки разные, случается, почитываю. На старых картах еще начала XIX века местность называлась Дунай Болото, или даже Дунай Поганое Болото». — «Понял, — воскликнул я, — понял! Ветеран наполеоновских войн, с 1805 года воюет. Видел чуть не все европейские реки: и Шпрею, и Эльбу, и Рейн, и Сену с Луарой, но более всего потряс его душу прекрасный голубой Дунай. И вот бродит он весной по своему имению. Выходит на край болота, глядь — а перед ним голубая спокойная гладь, и он такой: бл... (извините, Лена, срифмовал инстинктивно в третий раз), Дунай! И воспоминания о боях-товарищах увлажняют его очи скупой мужской слезой. Так и стала эта местность именоваться: Дунай-Болото». — «Елисеев, — приятель за рулем был раздражен, — перестань бредить. Какие имения, откуда поместья в этой болотистой глухомани? Какие ветераны наполеоновских войн?» — «Жаль, — вздохнул я, — такую картинку нарисовал романтическую...»

Безграмотность победит

Машина въехала на мост. В черном небе сияла надпись над высотным зданием: «Гостиница "Охтинская"». «Как была права твоя жена, — обратился я к приятелю за рулем, — помнишь, она как-то сказала: безграмотность победит...» — «Это ты о своих топонимических исследованиях?» — съязвил приятель. «Нет, — я указал на надпись, — "ОхтИнская", вместо "ОхтЕнская" — и ничего». — «Правильно — "Охтенская"?» — удивилась Лена. «Разумеется, — кивнул приятель, который не за рулем, — "С кувшином охтенка спешит". Пушкин...» — «Думаю, — заметил я, — теперь стало вариативно, кофе теперь ведь тоже можно и среднего рода, и мужского. В словарях помечено — вариативно. Потому что, повторю афоризм Оли, безграмотность победит. Кстати, насчет топонимических штудий. Почему-то болото так назвали. Почему?» — Приятель пожал плечами: «Не знаю. Во Владимирской области есть Дунай-болото. Говорят же тебе: старое праславянское слово, вероятно, означало не только реку, но любое большое водное пространство». — «Но озер-то Дунай нет...» — «Есть, — отозвался приятель, снова ткнувшийся в мобильный Интернет, — в Сибири есть озеро Дунай...» — «Тоже, наверное, ветеран наполеоновских войн назвал, сосланный декабрист?» — снова съязвил приятель за рулем. «Злые вы», — засмеялась Лена. «Да, — согласился я, — а уйти от нас некуда. В машине сидим. Терпите».

Рис: нейросеть Kandinsky 3.1