Уинстон

Этой книги на русском еще нет. Хотя в Германии она была издана в далеком 1967 году. Эта книга еще только готовится к встрече с русским читателем.

Автор первой биографии Черчилля на немецком языке — Себастьян Хафнер. Русский читатель, скорее всего, уже прочел два его самых знаменитых текста — «Историю одного немца» и «Некто Гитлер».

О биографии Черчилля Хафнер говорил, что это самая любимая его книга («Mein Lieblingsbuch»). Это вполне объяснимо. Гитлера Хафнер, антифашист и эмигрант с 1938 года, ненавидел. Что же до главного героя автобиографической «Истории одного немца», то, позвольте, какой же интеллигентный, рефлектирующий человек будет любить самого себя? Неприлично как-то, непристойно себя любить. Черчилля же Хафнер любил — и как человека, и как политика, и как литератора. Все его биографическое эссе — по сути, признание в любви к этому ярко талантливому, необычному, с детства шедшему против течения… нонконформисту. Да, пожалуй что нонконформисту, странному такому бунтарю, несистемному политику. Его раз за разом сшибают с ног, а он поднимается — и снова в атаку.

Одна из глав книги так и называется: «Один против всех» («Einer gegen alle»). Глава об одиноком противостоянии Черчилля английскому политическому истеблишменту накануне Второй мировой. Все политики Англии: «Лишь бы не было войны. Любые договоры, переговоры и компромиссы с Гитлером — только не эскалация. Только не война...» Один только Черчилль: «Война будет, потому что Гитлер хочет войны. Никаких договоров, переговоров и компромиссов с бандитом, с преступником. Он врет как дышит. Он нарушит любой договор. Сорвет любые переговоры. Использует любой компромисс как средство своего усиления».

И как же не любить такого человека, такого политика? Лучшая глава книги — «Человек судьбы» («Der Mann des Schicksals»), о противостоянии уже не одного Черчилля, а Великобритании под его руководством — и всей военной мощи Германии и покоренной Европы. Хафнер доказывает: если бы не Черчилль и не Англия 1940 года, в одиночку продолжившие бой с фашизмом, история мира была бы совсем другой. Стойкость англичан в 1940 году спасла мир от коричневой чумы. Словом, лишь только эта книга появится на русском языке — приобретите. Не пожалеете. И потом, Себастьян Хафнер очень хорошо пишет, владеет секретом, как писать интересно.

Себастьян Хафнер. Уинстон Черчилль. (Готовится к изданию.)

Сон дьявола

Талантливый современный российский режиссер Владимир Мирзоев решил нарушить правило Гераклита и второй раз ступить в ту же реку.

После несомненной своей удачи — осовремененной экранизации «Бориса Годунова» (это лучшее экранное воплощение драмы Пушкина) он рискнул осовременить, экранизировав в десяти сериях, «Преступление и наказание» Достоевского. Общий глас: «Неудача!» — с присовокуплением гераклитовского, мной уже помянутого: «В одну и ту же реку нельзя войти дважды!» Пушкинская (условная) драма в стихах — совсем не то, что сугубо реалистические тексты Достоевского, вся метафизика которых держит себя на тогдашних бытовых условиях, на тогдашней речи, в конце-то концов. В самом деле: ну, какие старухи-процентщицы в современном Петербурге? Их заменили микрокредиты. А хозяйка микрокредитов живет далеко-далеко, до нее российскому студенту с топориком под мышкой добраться затруднительно. В самом деле, ну кто сейчас так разговаривает, как персонажи Достоевского? Начало фильма: идут современный российский морячок и его молодой приятель. Беседуют. «Она только век своей несчастной сестры заедает». Это кто ж так сейчас на улицах беседует? «Ну, типо… старперка, поганка… сеструха у нее ну… ваще типо… совсем на голову грохнутая, так эта старперка измывается над сеструхой, как хочет...» Однако не все так просто с неожиданной рисковой (на грани фола) новой экранизацией хрестоматийного романа. Мирзоев вводит в фильм персонажа из последней книги Достоевского: Черта Ивана Карамазова. Великолепная работа Бориса Хвошнянского. Черт этот искушает не одного Раскольникова, а всех сколько-нибудь значимых героев (или антигероев). В какой-то момент ты вспоминаешь, что говорил о кинематографе Тарковский: «Ближе всего искусство кино… к сновидению. Кино — электрический сон наяву». Жутко делается, потому что вслед за этим припоминанием ты понимаешь: это же (то, что происходит на экране) сон, только не сон человека, а сон дьявола, который стал явью. В сновидении почему бы не говорить современному российскому морячку языком второй половины XIX века? В сновидении естественно смешение времен, и в современном Петербурге вполне может оказаться ростовщица из Петербурга конца 60-х годов позапрошлого теперь уже века. Сновидение выговаривает какую-то очень неприятную истину, касается каких-то незыблемых основ бытия, чего-то такого зловещего под девизом: «Так было — так будет». С колеи не свернуть. Дьявольский же сон, не человеческий...

«Преступление и наказание», телесериал в 10 сериях, реж. Вл. Мирзоев.