Краеведка

Тетенька уселась прямо передо мной и утвердила на моем служебном столе ридикюль, больше напоминавший потрепанную походную сумку, в которой «спички да табак, Тихонов, Сельвинский, Па-стер-нак». Романтический такой ридикюль. Я, конечно, цыкнул зубом, но сдержался. Тетенька заговорила про «Красные Зори». Я помягчел: краеведка, ей можно.
«По Петергофской дороге?» — уточнил я. «Да, да», — обрадовалась краеведка. (Всегда приятно видеть, что то, что интересно тебе, известно кому-то другому, а значит, и ему интересно.) «Там теперь заказник?» — продолжил я. «Нет там никакого заказника, — удивилась краеведка, — там теперь Высшая школа менеджмента». На этот раз удивился я: «О! Так это же Михайловка, бывшая усадьба великого князя Михаила Николаевича! Бородища такая… Петра на него не было, вмиг бы обстриг… Как же, как же, помню, что про эту Высшую школу менеджмента написал рассерженный краевед Сергей Горбатенко».
Написано было и впрямь смачно. Цитирую: «Самый большой, непоправимый ущерб ландшафту нанес полузаглубленный в землю эллипсоид, сооруженный перед Конюшенным корпусом, главной исторической доминантой усадьбы со стороны Петергофского шоссе. Ясно, что после подобных преобразований можно смело ставить вопрос об исключении Михайловской дачи из Списка всемирного наследия».
Вообще-то это интересно и парадоксально. В те годы, когда официально провозглашался курс на уничтожение всего старого, царского, дворянского, весьма многое сохранялось. Где-то появлялись пансионаты, дома отдыха, а где-то и вовсе музеи. Но именно тогда, когда официальным курсом стало возрождение старой России, уничтожение под ноль пошло полным ходом. Абсолютно неважно, что на месте уничтоженного возникали новоделы. Невооруженным глазом видно: имитация, декорация — не более.
Нет, этого я тогда краеведке не сказал и цитату из книжки Сергея Горбатенко «По Петергофской дороге», само собой, не привел. Тем паче что краеведка довольно горячо заговорила об истории Михайловской дачи. Оказалось, что великокняжеской резиденцией она стала
потом. На месте этой резиденции поначалу было сразу несколько усадеб.

От императорского шеф-повара до Высшей школы экономики

Первая усадьба принадлежала знаменитому обер-кухмистеру (шеф-повару) Петра Первого Иоганну Фельтену. И называлась по его имени Яганцевой (то есть Иоганновой — Н. Е.) мызой. Здесь были (цитирую Сергея Горбатенко) «сенокос, сад, пруд, жилых покоев 6, поварня, 2 избы людские, сарай, конюшня, амбар, сушило, погреб, ледник с погребицею, и для всякой скотины амбары, яблошные деревня, вишни, барбарис, крыжовник, всякая смородина, малина и розы…»
После смерти шеф-повара его мыза переходила из рук в руки. Предпоследней (перед великим князем) владелицей стала княгиня Шаховская. Назвала ее «Монкальм» («Мой покой»). Фруктовый сад, оранжерея, беседки. Потом все это оранжерейное и садово-парковое досталось генерал-лейтенантше Балабиной, а уж потом — великому князю Михаилу Николаевичу.
Рядом расположилась дача личного врача Петра, лейб-медика, шотландца Роберта Карловича Арескина, заведующего Кунсткамерой. После смерти Арескина дача досталась другому лейб-медику — Лаврентию Лаврентьевичу Блюментросту, первому президенту АН.
 Усадьба, как и первая, «шеф-поварская», с такой же скоростью меняла владельцев, покуда не влилась в великокняжеское владение.
Третья «петровская» дача принадлежала первому русскому кораблестроителю Тихону Игнатьевичу Лукину. Следующим ее владельцем стал фельдмаршал Бурхарт-Христофор Миних. Рядышком была дача сенатора Ивана Мусина-Пушкина. В 1740 году Мусин-Пушкин был арестован по делу Волынского, бит кнутом и с «урезанием языка» сослан в Сибирь. Дача сенатора досталась его врагу, фельдмаршалу, которого спустя год и самого арестовали (с конфискацией имущества) и сослали в Сибирь. Теперь дачу получил фаворит новой императрицы Елизаветы Алексей Разумовский. Дальше пошла такая же чехарда владельцев, по-разному обустраивавших свои владения, покуда
в 1834–1836 годах все эти пенаты не купил Департамент уделов и не передал в личную собственность тогда еще совсем маленького младшего сына царя Николая.
Разумеется, все прежние постройки были снесены. Парки и сады перепланированы. Одну деревню, Коркули, просто перевезли на новое место, чтобы увеличить число крепостных у великого князя. Был построен дворец, церковь, ну и другие сооружения.
В мое уже позднесоветское время в Михайловском дворце располагался пансионат для рабочих Кировского завода. И я, ей-ей, ничего плохого не вижу в том, что во дворцах богачей устраивают пансионаты для тяжело работающих людей. Так уж меня воспитали.

Летчик и учитель

Я поинтересовался насчет «Красных Зорь»: а они-то тут при чем? Краеведка объяснила, что с 1919-го по 1937 год в усадьбе находилась школа-коммуна Игнатия Вячеславовича Ионина «Красные Зори». Я потряс головой. Долго рассказывать, откуда я знал про одного из великих русских педагогов — Игнатия Ионина, но я про него знал. Он окончил естественно-научный факультет петербургского Университета. Учился у Вернадского. Ушел на фронт Первой мировой. Стал летчиком. Служил в царской армии, потом — в Красной. В 1919 году был сбит. Чудом выжил. Вернулся туда, откуда был родом, — в Стрельну.
Пошел работать в только что открытую школу-коммуну в бывшей великокняжеской усадьбе. Стал ее руководителем. 1920-е годы — годы школьного самоуправления. После сталинского перелома 1929-го любые начатки самоуправления выкорчевывали жестко. В том числе
и начатки школьного, детского самоуправления. Дольше всех держались «Красные Зори» Ионина.
В середине 1920-х годов в эту школу приезжал великий американский философ, социолог и педагог Джон Дьюи. Он был потрясен тем, что увидел. Ребята не просто учились, они учили крестьян из расположенных поблизости деревень. Они действительно овладевали навыками самоуправления (менеджмента, так, кажется?). Работа на приусадебных участках не только не мешала учебе, но и помогала детям овладевать агрономическими и агротехническими знаниями, умениями и навыками.
Все это продолжалось до 1937-го. В этот год в школу-коммуну прибыли следователи НКВД, чтобы уничтожить рассадник троцкизма в советском народном образовании. И уничтожили. Краеведка, как выяснилось, пришла узнать, есть ли старые книги Ионина в Публичке. Есть, разумеется, чего ж им не быть-то... И еще она хотела узнать, отражены ли библиографически материалы открытого процесса над Иониным. Вроде бы они печатались в «Вечерней Красной газете». Увы, не отражены. Надобно всю подшивку листать.
Был процесс. Открытый. Свидетелями обвинения стали не только учителя (сломанные и запуганные), но и дети. Маленькие. Подростков не поломали. А перво-, второ- и третьеклашек запугали. Ставили табуреточки для свидетелей и свидетельниц, чтобы они звонкими голосами разоблачали троцкиста. Краеведка сказала, что, судя по воспоминаниям, некоторые из маленьких обвинителей и обвинительниц подходили к своему учителю (и охрана им не препятствовала), просили прощения,
а он улыбался и махал рукой: мол, да ладно, чего уж там. Бывает...
Услышав такое, я снова потряс головой и выдавил: «Твари... Боже, какие твари...» — «Ну, зачем Вы так, — испугалась краеведка, — это же дети...» — «При чем здесь дети? Я о режиссерах этого детского... Утренника, ставящих табуреточки. Какие бессовестные, бесстыжие, жестокие твари... Помните, в одной старой книге сказано, что горе тому, кто поломает малых сих? Лучше бы он жернов повесил себе на шею...» — «Где это сказано?» — заинтересовалась краеведка. «В Евангелии от Матфея, — сказал я, — глава, если не ошибаюсь, восемнадцатая».
Ионин был осужден на 25 лет. Умер в лагерной больнице. На интересном, черт возьми, месте расположена ныне Высшая школа менеджмента. Куда более интересном, чем великокняжеский дворец Михаила Николаевича Романова (Гольштейн-Готторпа). Экскурсии бы хорошо в Михайловку возить. Школьные. Рассказывать, что за удивительная здесь была когда-то детская жизнь и как ее взрослые люди оборвали.