1976
0
Елисеев Никита

Валькирия с Красной Горки

По городу петляли довольно долго, но зато когда вылетели на окружную дорогу, я невольно восхитился: «Ничего себе! Ну просто “Солярис”,  проезд пилота Бертона по ночному Токио…». Приятель за рулем принялся ворчать, что окружная-то хороша, конечно, но на въезде в город все одно – пробки. 

 

Ижоры и Нина Гаген-Торн

Мы ехали в Красную Горку. Форт построен в то же время, что и Ино, но судьба у него совсем иная. Его-то как раз использовали по полной. И вроде как сохранился, и вроде как музейно поддерживается. Второй мой приятель, организатор поездок по местам военной истории окрестностей Петербурга, говорил, что лет пять как не был в этих краях, но карта у него есть и на ней обозначены все батареи, построенные накануне первой мировой, действовавшие в гражданскую и вторую мировую.

Мы съехали с кольцевой за Ораниенбаумом у Малой Ижоры, и знаток военной истории поинтересовался: «Как думаешь, говорит сейчас кто-нибудь на ижорском языке?». Я призадумался… «Не знаю. Вряд ли. Иначе ЮНЕСКО не поместил бы его в список исчезающих языков. В конце 1920-х - начале 1930-х были национальные сельсоветы, была создана ижорская письменность, специальные ижорские школы, буквари. В 1938-м все это свернули довольно круто. Создателя письменности за ижорский национализм и сепаратизм закатали на Колыму. Пожалуй, никто на этом языке не разговаривает». Приятель кивнул: «Я тоже так думаю…».

Мы мчались вдоль плоского моря, заросшего камышом. Мимо мелькнула остановка: «Куккузи». Моя жена засмеялась: «Какое название милое…» Приятель, разглядывающий карту, усмехнулся: «Ижорское. Сейчас будет еще одно милое название: Лимузи…» Жена обрадовалась: «Два друга: Куккузи и Лимузи».  

Мы въехали в Большую Ижору, и приятель на минуту оторвался от карты, посмотрел в окно и сказал: «В этом поселке похоронена Гаген-Торн…» Я аж подскочил: «Нина Гаген-Торн? Ученица Андрея Белого? Колымская сиделица? Видный советский этнограф и фольклорист, в юности посещавшая ВОЛЬФИЛ’у, эту самую Вольную философскую ассоциацию, из которой чуть ли не всех в 1922-м - на пароход и в Европу?» Приятель кивнул: «Да, она. У них до революции здесь дача была. После всех колымских мытарств Нина Гаген-Торн умудрилась снова получить от своего учреждения тут дачу… Домик. Приусадебный участок. Завещала похоронить на кладбище Большой Ижоры рядом с матерью…».

«Все, - сказал наш водитель и притормозил, - навигатор глючит. Говори, в какую сторону сворачивать…». Приятель, знавший место погребения Нины Гаген-Торн, показал, кудау ехать, и довольно скоро мы въехали в Лебяжье.

 

Памятник Салтыкову-Щедрину

«Стой, - закричал я, - стой! Этого быть не может…» Приятель свернул на обочину, остановил машину и серьезно сказал: «Ты в следующий раз не кричи, ладно?» Жена поинтересовалась: «Случилось что?» - «Памятник, - объяснил я, - Салтыкову-Щедрину…». Жена покачала головой: «Совсем плохой стал. Памятник увидел и закричал…» Я немного обиделся: «Ты хоть один памятник этому писателю в России знаешь?»

Мы вылезли из машины. Да. У библиотеки имени Виталия Бианки и поселковой администрации в небольшом огороженном скверике стоял бронзовый бородатый Салтыков-Щедрин, прижимая к животу большую бронзовую книгу. Я помню одну беседу с очень умным и много пожившим, много пережившим человеком. В 1946 году, в 16 лет, он из своего Челябинска загремел в Дубровлаг за создание антисталинской организации «Союз идейной коммунистической молодежи». В лагере он пообщался с евразийцем Савицким, митрополитом Мануилом (Лемешевским), буддологом, приятелем Михаила Булгакова, польскими офицерами-аковцами и во многом пересмотрел свои марксистские взгляды. Так вот он как-то сказал мне, что неправильное, неадекватное понимание России в Европе происходит от того, что там читают Толстого и Достоевского и совершенно не знают почти не переводившегося Салтыкова-Щедрина. А вот он-то как раз знал Россию. После чего чуть не наизусть выдал мне знаменитый диалог:

«Мальчик без штанов: Да неужто деревья по дороге растут и так-таки никто даже яблочка не сорвет?
Мальчик в штанах (изумленно): Но кто же имеет право сорвать вещь, которая не принадлежит ему в собственность?!
Мальчик без штанов: Ну, у нас, брат, не так. У нас бы не только яблоки съели, а и ветки-то бы все обломали! У нас намеднись дядя Софрон мимо кружки с керосином шел - и тот весь выпил!
Мальчик в штанах: Но, конечно, он это по ошибке сделал?
Мальчик без штанов: Опохмелиться захотелось, а грошика не было - вот он и опохмелился керосином!
Мальчик в штанах: Но ведь он, наверное, болен сделался?
Мальчик без штанов: Разумеется, будешь болен, как на другой день при сходе спину взбондируют!»

Разумеется, к ограде памятника была привинчена медная табличка с другой цитатой из Михаила Евграфовича… Обычная его скрипучая интонация, мол, любите отечество! И пояснение, что эту сентенцию великий русский патриот Салтыков-Щедрин выдал в 1877 году, когда жил в селении Лебяжьем на своей даче. Умный и злой был бывший вице-губернатор. Собственность? В стране, где крестьяне и помещики до 1917 года так и не могли понять, чья земля? Крестьянская? Тогда почему крестьяне ее выкупают у государства? Помещичья? Тогда почему государство ее у помещиков отняло?

Семья? Глава государства, миропомазанный монарх, Александр II, поселил в Зимнем дворце свою гражданскую жену Екатерину Долгорукую с детьми, в том же здании, что и свою умирающую жену императрицу Марию Александровну. Законность? В 1876 году похватали юношей и девушек, ходивших по деревням с книжками и брошюрками. Провели процесс 193-х. Вкатили большинству каторжные сроки… Английский корреспондент писал с заседаний этого процесса: «Я вообще не понимаю, что происходит. Некто передал кому-то в поезде книжку Лассаля… Обоих судят. За что?». Так что Салтыков-Щедрин знал, как сформулировать патриотическую триаду образца 1877 года скрипучим голосом: «Семья. Собственность. Законность».

 

Форт и валькирия

Форт на огромном откосе над морем. Я таких холмов нигде на Балтике не видел. Просто гора, обрывающаяся в море. Постояли у заросших безымянных могил тех, кто погиб в 1919-м во время антибольшевистского мятежа на Красной Горке, возглавленного комендантом форта эсером Николаем Неклюдовым; тех, кто погиб в 1921-м во время подавления мятежного Кронштадта; тех, кто погиб в 1941-1944 годах, защищая Ораниенбаумский плацдарм…

В немалой степени плацдарм держался благодаря батарейному огню с форта Красная Горка. Пошли искать сохранившиеся батареи. По дороге я стал расспрашивать приятеля про Неклюдова. Весьма революционно настроенный офицер. В Февральскую первым прицепил красный бант. Солдаты выбрали его начальником. Поддержал большевиков во время октябрьского переворота. Был сильно рассержен чекистским беспределом и продразверстками. Распропагандировал не только солдат, но и весь командный состав форта вплоть до секретаря партороганизации Урбанса. После подавления восстания ему и нескольким солдатам удалось уйти к Юденичу. У Юденича Неклюдова чуть не расстреляли. Уцелел.

После гражданской войны эмигрировал в Эстонию. В 1927 году опубликовал воспоминания. Что с ним было дальше – неизвестно. В русском зарубежном некрополе «Незабытые могилы» есть один Неклюдов, Николай Михайлович, похороненный в 1985 году в Лос-Анжелесе. Но тот ли это Неклюдов – неизвестно.

Так за разговорами мы обнаруживали доты и батареи и даже заходили в подземные сырые помещения. Проходили насквозь длиннющие батареи, подсвечивая фонариком.

«Где-то здесь, - бормотал мой приятель, - должна быть самая большая батарея, 15-дюймовая…» - он тыкал в карту. Мы миновали огромную отвесную гору и вышли к колючей проволоке в два ряда. Между ней и лесом пролегла полоса желтого, пляжного какого-то песка. «Там, - сказал приятель и указал вдоль колючки, - пошли…» «Может, не надо», - усомнилась моя жена и указала на колючку.

«Да ничего там нет, - беспечно сказал приятель, - смотри, какая ржавчина, и вышки покосившиеся…». Мы двинулись по песочку. «Опа-на, - сказал приятель, - валькирия … с ружом…» - «И песиком», - дополнил я. Действительно, между двумя рядами колючей проволоки шла тетенька с винтовкой и овчаркой.

Тетенька остановилась и закричала: «Я сколько вам говорить буду? Вы на прошлой неделе сюда лазали! Предупреждаю: бью на поражение!» Вот тут я и психанул. Какая прошлая неделя? Я вообще здесь отродясь не был, а приятель пять лет назад приезжал. И вообще, что за хамство? Нельзя по-человечески сказать, мол, объект… Дали винтовку, так сразу и на поражение?

По этой причине я и попер на тетю с криком: «А стреляй! Давай! Может, отпуск получишь…».

Валькирия скинула винтовку с плеча и тоже заорала: «Смелый, да? Ты что думаешь, не смогу?». За спиной я услышал спокойный голос приятеля: «К сожалению, сможете…». Валькирия опустила винтовку: «Вам назад. Заберетесь на гору, там свои пушки увидите… Достали, чесслово…». Мы пошли на гору. Взобрались не без труда и увидели две батареи, а под ними в низинке -  огромную пушку на рельсах, по которой ползали веселые ребятишки. Приятель все еще рассматривал карту. «Это, - наконец-то сказал он, - не 15-дюймовая батарея. Она, - он махнул рукой в сторону валькирии, - там…» «Нет, спасибо, - заметила моя жена, - там мы уже были…». И мы засмеялись.

если понравилась статья - поделитесь:

ноябрь 2014

Новости компаний
Спорт: адреналин