Стало быть, сижу я на презентации будущего музея и слушаю выступающих. И слышу, как неистовый хармсовед Николай Кавин рассказывает, что обнаружил могилу деда Хармса. Целехонькой. В городе Никольском. Сидящий рядом со мной автор первой в мире биографии Даниила Хармса поэт Валерий Шубинский как подскочит: «В Никольском? На Графской горе? Я там в детстве на даче жил».

Каменотесы Его Императорского Величества

Никольское в сорока двух километрах от Питера. Сел на 682-й от Рыбацкого или на 688-й от Купчино и поехал в город, созданный, как и Петербург, по велению Петра. Чуть позже, правда. В 1710 году. Разумеется, и до этого здесь были поселения. Шведская деревня Казола и финские села Меркюле и Ломкка. Шведы и финны ушли. На их место привели русских мужиков из Можайского уезда. Мужики принесли с собой икону Николы-чудотворца, построили церковь для нее и новое село назвали Никольским. Им повезло больше, чем тем, кого отправили строить Петербург на гиблом болотном месте. Их обязали добывать камень для будущей столицы. Приписали к дворцовому ведомству и освободили от рекрутской повинности. Их труд ценился высоко. В 1792 году никольчане работали в Петербурге: разбивали Летний и Таврический сады. В 1802-м их официально перевели из разряда крестьян в мастеровых. И землю дали.

Каменотесы Его Императорского Величества, не хухры-мухры. Им позволили купить лес у соседнего помещика Дубянского, потомка личного духовника императрицы Елизаветы Петровны. И как позволили! Не то чтобы мастеровые наскребли монет и кэшом выдали Дубянскому. Нет, дворцовое ведомство купило у него лес за 200 000 рублей, а мастеровые села Никольского в течение нескольких лет погашали долг своей конторе.

Из этого села охотно брали людей в дворцовые службы. Вот и деда удивительного поэта, автора стихотворения про кошку, которая «отчасти идет по дороге, отчасти по воздуху плавно летит», фантаста, обериута и, если подумать, первого русского сюрреалиста Даниила Хармса - Павла Васильевича Ювачева взяли на должность дворцового полотера. Сделал карьеру, стал капельдинером царской ложи в Мариинском театре.

Его младший сын Иван Ювачев, отец Хармса, сделал иную карьеру. Даже не карьеру, а судьбу. Он стал народовольцем последнего призыва. Отбывал срок в Шлиссельбурге, потом на Сахалине. В Шлиссельбурге пережил христианское обращение, но социалистом быть не перестал. На Сахалине организовал первую метеорологическую станцию. Встречался с Чеховым. После ссылки жил в Петербурге, совершил паломничество в Иерусалим, писал нравоучительные рассказы под псевдонимом Миролюбов, переписывался и встречался с Львом Толстым. После революции был членом Общества политкаторжан и чудом уцелел во время разгрома этого общества в 1937 году.

По Советской улице на Графскую гору

Как не поглядеть на могилу отца такого человека и деда такого писателя? Никольское видно издали. Широкая пойма узкой речки Тосно, высотки и среди них недавно построенная деревянная церковка, изящно стилизованная под древнерусские деревянные храмы.

Я вышел у ярко-розового Дома культуры и двинулся по Театральной улице, застроенной приземистыми домиками послевоенного образца. Такие домики, весьма узнаваемые, строили немецкие военнопленные. Навстречу шли две женщины. «Простите, - спросил я, - как добраться до кладбища?» - «У-у-у, - чуть не хором отвечали женщины, - это далеко и в другую сторону… По Советской прямо, прямо и на Графскую гору. Вам старое нужно или новое?» - «Старое…» - «На автобусе. Попросите водителя высадить…»

Что я и сделал. Зашел в автобус, оплатил проезд и вежливо поинтересовался у водителя: «До кладбища не подбросите?» Водитель с возмущенным недоумением переспросил: «Это как? Подбросить до кладбища?» Я смутился: «В том смысле, что не высадите ли там?» - «Подвезу и высажу, - буркнул водителя и хмыкнул: - Подбросить до кладбища…»

Водитель высадил меня на горке. Вдали виднелись огромный крест и маленькая белая часовенка. Я подошел. Их удачно поставили. Обзор открывался для туристских фотоальбомов: осенний лес, речка. У креста на камне выбита надпись, мол, на этом самом месте князь Александр Ярославич готовился к битве с шведскими захватчиками. Очень сомнительно, но уж больно место красивое. Потому его и облюбовали современные богатые дачевладельцы. По дороге на старое кладбище по правую руку тянулись такие домики с непременными башенками, что Европа смущенно курит. А по левую руку был обрыв, под ним речка, за речкой луг, и взбегающий на горку лес.

Тень Хармса

Старое кладбище было у фундамента той самой церкви, которую построили первые поселенцы Никольского в 1710 году. Потом ее перестраивали. В 1936-м закрыли. В 1944-м она была сметена артиллерийским огнем, как и все старое Никольское. Теперь фундамент отрыли. Означили место. Я отошел чуть в сторону от церкви и сразу увидел небольшое надгробие. Валун, очертаниями напоминающий Камень-Гору, на которую взгромоздился Медный Всадник, но много-много меньше, и на валуне черный железный крест, в его основании видна цементная нашлепка. Это Николай Кавин, обнаруживший могилу, постарался. Крест совсем было завалился, но Кавин раздобыл рабочих, и те подправили его. У самой земли можно прочесть надпись: Павел Иванович Ювачев, родился 25 января 1820 преставился 24 июня 1903. Значит, за два года до рождения знаменитого внука в семье своего младшего, непутевого, но самого интересного сына.

Я двинулся вдоль по Советской. Тень Хармса все ж таки витает над родиной его деда. За железным забором высился коттедж, разумеется, с башенкой. К забору была привинчена табличка с фотографией ощерившейся собаки и четко выведенной надписью: «Неведомый брат! Здесь живет очень злая собака. Хозяин редко бывает дома. Спасти будет некому. Подумай о себе, брат».

Стекло, порох и облепиха

Да она всегда витала над Никольским, эта тень. В этом селе в 1877 году Борис Иванович Виннер (вообще-то Бернард Эмиль Теодор Иоганнович Виннер), замечательный инженер, химик, изобретатель и предприниматель, построил первый в России частный пороховой завод. Побывал в Германии, Бельгии, Франции и атаковал правительство и лично царя прошениями о необходимости частных, а не казенных пороховых заводов. Александр II внял инженеру.

На этом заводе среди прочего делали белый, горный порох, изобретенный Виннером, а кроме того, предприятие Бориса Ивановича было единственным в России производителем бикфордова шнура. И причем здесь тень Хармса?

А вот причем… То ли чрезмерно сентиментальный, то ли слишком веселый инженер-предприниматель назвал свой пороховой завод, производящий бикфордовы шнуры, в честь своей жены Екатерининским. Какое получилось дивное, многозначное наименование: «Порох – не женщина!» или «Братцы, живу, как на пороховой бочке»…

А еще в Никольском был стекольный завод, и тоже единственный в России производитель – но бемсового стекла. Основали завод в 1909 году прусские подданные, петербургские купцы Максимилиан и Адольф Франки. После революции Франки эмигрировали в Бельгию. Завод национализировали и назвали Бадаевским в честь Бадаева, большевистского депутата IV государственной думы. Бадаевский стекольный завод простоял до 1944 года. Смело снарядами, как церковь. Сейчас на берегу Тосно, там, где раньше производили стекло, небольшая горка того самого бемсового, только спрессованного и оплавленного, заросшего травой и облепихой. Как облепиху-то вынесло на бемсово стекло? Бог знает. Но зато какая вкусная!