Месяц прошел. А я все никак не могу привыкнуть, открывая дверь в пустую прихожую.

Ему было очень плохо; он не скулил, не жаловался — забился за кресло, в самый дальний угол, который смог найти. Слился с плинтусом.

А потом ему перестало быть плохо.

Говорят, у животных нет знания о смерти. Надеюсь, что так.

Это у человека.

А вот зачем человеку такое страшное знание, этот опыт, когда уходит близкое существо, а ты ничего не можешь?

Когда лечат от алкоголизма, это называется «проба». Тебе колют лекарство, а потом дают понюхать и немного отпить водки из мензурки. И ты начинаешь реально загибаться, потому что не вдохнуть — паралич дыхалки, туннель там, все дела. Потом тебя откачивают. Иногда — повторяют еще раз. Чтобы на рефлексе, чтобы смертный ужас связался с запахом и вкусом.

На память, значит.

И вот теперь — тоже.

О чем?

Какой важный урок до меня хотят донести таким варварским способом?

О бескорыстной любви, конечно.

Когда тебе навстречу летит, размахивая ушами и путаясь в лапах, лохматый комок счастья — не потому что пожрать, а потому что ты пришел.

И о мужестве. Каким бы страшным ни был враг, пусть хоть грозный пылесос, — облаять, загрызть и лишь потом с достоинством спрятаться за ногу хозяина.

У Яськи было сердце самурая: он с тявканьем бросался даже на огромного Франта, сторожившего базу отдыха, а тот все никак не мог разглядеть источник звука, потому что противник не доставал ему до колена.

И вот эта этика ухода. Без никого, один на один с чем-то непонятным, но страшным, сливаясь с плинтусом, чтобы не отягощать собой окружающих, любимых и близких.

  Мне подарили Яську 11 с половиной лет назад, когда я сильно разбился на лыжах. Для компании, значит.

Я тогда не особо задумывался о смерти. Мне хватало пары расхожих афоризмов, типа «Пока я жив, смерти нет для меня, когда я умру, меня для нее не будет». Или самурайской максимы «Жить надо так, как будто ты уже умер».

Да и сейчас — нельзя сказать, чтобы я был как-то специально этим озабочен. Но с каждым годом эта тема кажется все более важной. Не потому что ближе — просто важнее. А у нас она не то чтобы под запретом, просто как-то неуместна. Тем более в позитивном журнале про загородную жизнь.

А почему, собственно?

Любовь, верность, мужество — это ведь как раз все о жизни.

И еще: про дом. Один из базовых инстинктов — потребность контролировать окружающее пространство, хотя бы в пределах стен. Первая производная от него: понимать, что происходит вокруг. (Смерть страшна как раз потому, что неотвратима, непостижима и от тебя в конечном итоге вообще не зависит.)

А у нас что с контролем над собственной жизнью, что с пониманием — чем дальше, тем хуже. Растерянность — самое точное слово, позволяющее описать внутреннее состояние среднего россиянина.

Тем более что ценность отдельной жизни у нас никогда не была высокой, а теперь и вовсе сходит на нет. Безымянный «солдат номер девять» похоронен где-то под Луганском. Со свежих могил под Псковом пропали таблички с именами десантников… Вице-премьер поддержал идею объявить 3 декабря Днем неизвестного солдата. Инфляция памяти опережает падение рубля.

Буквально год назад разумной казалась идея как-то максимально дистанцироваться от государства. Теперь уже хочется отгородиться и от населения, которое это государство радостно поддерживает.

 

Но люди строят дома. Тянутся друг к другу, создавая собственное пространство, наполненное теплом и смыслом.

Только собаку я больше заводить не буду.

Разве что черепаху. Они, говорят, живут по триста лет. 

 

Удачи вам!

Дмитрий Синочкин

Архив номеров
Главный редактор
Синочкин Дмитрий

октябрь 2014