Трактат

Самый настоящий. Ему место в советской книжной серии «Памятники эстетической мысли». Но тогда он выйти не мог бы, так как автор, Андре Мальро, был не то чтобы персона нон грата, но под сильным идеологическим подозрением. Теперь же его труд «Голоса безмолвия» переведен, прокомментирован, все честь по чести. Но в книге нет предисловия, в котором было бы рассказано, кто этот человек, так сложно, но интересно и красиво рассуждающий о греко-бактрийской культуре, о романских церквях, готическом искусстве, живописи французских примитивистов, натюрмортах Сезанна и судьбе Боттичелли.

Андре Мальро — востоковед и археолог, умудрявшийся попадать в передряги, достойные приключенческого романа. Первая его поездка в Камбоджу в середине 1920-х годов завершилась в туземной тюрьме. В начале 1930-х, когда, разыскивая легендарную столицу царицы Савской, он летал на самолетике над Аравийской пустыней, попал в песчаную бурю и чудом уцелел. Во время гражданской войны в Испании создал первую эскадрилью республиканцев, воевал против франкистов и гитлеровских асов. Во Вторую мировую командовал в оккупированной Франции партизанской бригадой «Эльзас-Лотарингия». После войны был министром культуры во всех правительствах генерала де Голля. Сделался «трубадуром холодной войны» и ренегатом. В ренегатстве его обвинили коммунистические депутаты французского парламента. Мальро ответил: «Я не отрекаюсь от прошлого, не отрекаюсь от Испании, а кто из вас осмелится вспомнить создателя Красной армии Льва Троцкого?» Его роман «Условия человеческого существования» мечтал экранизировать Эйзенштейн. Во время бесед с ним Мальро поразил великого режиссера тем, что целыми страницами цитировал наизусть Достоевского. К Мальро с уважением относились даже его литературные враги. Эдмунд Уилсон, друг (а потом враг) Набокова, настоятельно рекомендовал тому прочесть, по его мнению, один из самых значительных романов ХХ века. Набоков прочел и написал письмо Уилсону, назвав в нем Мальро «славным малым и очень достойным человеком».

Согласитесь, весьма интересно прочесть, что пишет такой «славный малый» об изобразительном искусстве. Причем долго, с 1930-го до 1951-го. Потом еще дописывает и дорабатывает. Вообще-то, Мальро не совсем об изобразительном искусстве говорит. Он рассуждает о единстве человеческого рода, которое проявляется прежде всего в искусстве. Он считает, что при всей разности и сложности цивилизаций все они вкладываются в одну — общечеловеческую. Потому долг и необходимость человека — понимать другого и других. Коль скоро он не будет выполнен, современный мир ждут большие неприятности. Об этом и повествует его трактат. Автор перекидывает мостки от Сезанна к готическим статуям, от Пикассо к африканским маскам, от Ван Гога к японским гравюрам. Делает это красиво, сложно и интересно.

А. Мальро. Голоса безмолвия. Пер. с фр. В. Ю. Быстрова; под ред. и с прим. А. В. Шестакова. — СПб.: Наука, 2013.

«Дней минувших анекдоты…»

В отличие от Мальро для Андрея Помарнацкого главное в истории — люди, анекдоты (не в нынешнем, а в пушкинском смысле), замалчиваемые или неизвестные детали. Дело в том, что он принадлежал к чудом выжившей дворянской культуре России. С 1945-го по 1962 год работал в отделе русской культуры Эрмитажа, уволился за год до пенсии, обматерив секретаря парторганизации крупнейшего художественного музея СССР. Жил в небольшой отдельной квартире с женой и сыном, писал книгу… Рассказов, что ли? Да, у него получились яркие исторические новеллы о Гатчине, где он родился и учился в реальном училище, о его семье, о людях, с которыми довелось встретиться, о военном опыте. После его смерти в 1981 году эти рассказы не могли быть опубликованы. Они увидели свет только сейчас. Их стоит прочитать не только потому, что можно узнать немало нового, яркого. Например, как брат Николая II Михаил Александрович, оказавшийся в опале из-за женитьбы на особе не царской крови Наталье Барсовой, лихо гонял на единственном в Гатчине автомобиле. Или как генерал Слащев (прототип Хлудова в булгаковском «Беге») рассказывал на курсах для высшего комсостава Красной армии о стратегической ошибке Деникина в 1919 году и обратился к присутствовавшему на лекции Фрунзе: «Поверьте, Михаил Васильевич, ежели бы не эта ошибка, Москва была бы взята, и мы бы с вами сейчас так академически не разговаривали бы». А Фрунзе усмехнулся, поскольку ему были известны слащевские прокламации в Крыму: «В городах опять появились большевицкие агитаторы. Поймаю — повешу. Слащев».

Нет, не только поэтому эту книгу стоит прочесть. Интонация. Вот что важно в хороших книгах. Помарнацкий повествует о страшных, трагических вещах. Но тон его спокоен, порой весел. И это не коробит, не оскорбляет. Это, видимо, общий стиль интеллигентов, родившихся в России на рубеже XIX-XX века. Он роднит, скажем так, Набокова с Ильфом и Петровым. Помарнацкий в этом же слое.

А. В. Помарнацкий. Биографическая проза. Семейные хроники. Эссе. — СПб.: Арс, 2013.