Завещание аристократа

«Я книгу взял, восстав от сна, / И прочитал я в ней: / Бывали хуже времена, / Но не было подлей». Ненадписанный эпиграф к философскому сочинению Петера Слотердайка «Критика цинического разума». Если выбирать характеристики для нашего времени и нашего пространства (хронотопа, по-научному) — то первая и главнейшая будет: цинизм. Человек смотрит всем в глаза и… врет. Иногда провирается до своей правды, и лучше бы он этого не делал: такой драконий коготь показывается… бррррр. Собственно, анализом этого грязного разума во всех его проявлениях и занят немецкий профессор Петер Слотердайк. Разум (со времен Канта, его «Критики чистого разума») познал свою ограниченность. Ницше, Фрейд и Маркс это познание подкрепили конкретными примерами из этики, психологии, социологии, так чего стараться в добывании истины? Она есть? Если и есть, то все одно до нее не доберешься. Значит, добираться надо до того, чтобы сытно жрать, ну и еще кое-что делать, что рифмуется. Для этого надо (рифма не случайна) врать дуракам, которые готовы поверить в это вранье. А самому себе? Когда провираешься до правды, тянет спрятать драконий коготь, потому как самому неприятно осознавать себя не человеком, а рептилией, которой только бы… жрать. Нескучная книга. Писана с профессорским юмором, с изящно подобранными эпиграфами. Мне особенно понравился вот этот: «Мое имение заложено, долги — астрономические, остальное — отдайте бедным». Из завещания французского аристократа 1788 года.

Слотердайк Петер. Критика цинического разума. Пер. с нем. А. В. Перцева. — СПб., 2021. — 800 с.

Финал «Дэвида Копперфильда»

Эдуард Кочергин, замечательный сценограф, прекрасный художник, а теперь еще и писатель, увенчанный престижными литпремиями и читательским интересом, написал и издал сборник мемуарных новелл о своей учебе в начале и середине 50-х годов в средней художественной школе при Академии художеств: «Дети моста лейтенанта Шмидта». Выходит, что это — завершающая часть его автобиографической трилогии: «Ангелова кукла», «Крещенные крестами», а теперь — «Дети моста лейтенанта Шмидта». В первых двух частях рассказано об аресте отца и матери, о детприемниках, где бедовал рассказчик, о его побегах, об уголовной среде (от Урала до Ленинграда), в которую ему пришлось окунуться и из которой удалось вынырнуть. Диккенс, «Оливер Твист», «Дэвид Копперфильд». Приключения мальчика из интеллигентной, добропорядочной семьи, волею судеб оказавшегося в мире насилия и нищеты. Мальчик не просто выживает в этом мире, он из него вырывается. У Диккенса этот финал смазан, скороговорочен. Кочергин посвящает идиллии целый том новелл о том, какое счастье свободы, едва ли не вольницы ожидало его в «рисовальной бурсе», СХШ при АХ. Любому, кто хоть сколько-нибудь знаком с историей подсоветского искусства, это странно. Начало 50-х годов — время самого свирепого сталинского зажима любого проявления яркого и талантливого в любом из искусств, в том числе и в изобразительном, а тут … такая вольница. Это недоумение выразила одна интеллигентная женщина на презентации новой книги Эдуарда Кочергина. Застенчиво и с запинкой она спросила примерно так: «Эдуард Степанович, а вот насколько в эстетическом плане была свободна в то время СХШ? Насколько вам позволялось отходить от канона соцреализма?» Эдуард Кочергин рукой махнул: «Ну что вы... У одного парня нашли альбом Сезанна — выгнали тут же». Казарма соцреализма, в которой новобранцев муштровали только так, могла показаться (да и быть) островком свободы только для бывшего узника сталинских детских тюрем.

Кочергин Э. С. Дети моста лейтенанта Шмидта. — СПб., 2021. — 240 с.     

Нора

«...там мы выживем в тесной норе, мы тепла себе сами надышим...» Еще один ненадписанный эпиграф к написанной книге. Книга воспоминаний искусствоведа и автора очень хорошей блокадной повести «Лестницы» Владимира Перца —  «Эпизоды». Впрочем, назвать ее книгой воспоминаний все же затруднительно. Она построена исключительно умело. Сначала это и в самом деле мемуары. Послевоенное детство в Риге, в семье подполковника медицинской службы Генриха Григорьевича Перца и его жены, поморки, дочки смотрителя архангелогородского маяка, Евстолии Васильевны Бутаковой. Переезд в Ленинград. Учеба в Университете. Начало работы в Русском музее. И все... Больше о себе Владимир Перц не вспоминает. Мимоходом, en passant, помянет о своей службе в армии, о своем разводе, а в основном дальше идут мемуарные очерки о друзьях автора, их письма; воспоминания о старых поэтах, актерах, актрисах, художниках, у которых собирал воспоминания про «Бродячую собаку», «Приют комедиантов», Блока, Мейерхольда, Пронина, письма и мемуарные очерки этих стариков и старух; собственные эссе, искусствоведческие и исторические; раздобытые в архивах тексты старых искусствоведов с собственными вводными статьями. Почему это строение книги умело, разумно и остроумно? Потому что в нем — поучительное сообщение. Детство-отрочество-юность — подготовка к настоящей жизни. Настоящая жизнь — твоя профессия, твое дело и связанные с этой профессией люди. Это — интересно и важно, а развод-армия — так… опционально, неинтересно. Твоя профессия — твоя нора, твоя крепость, в ней можно надежно спрятаться от холода, мрака и цинического идиотизма нынешних и грядущих дней. Замечу, что это не единственный рецепт спасения. Но — путь при почти полном бездорожье, и оплачивается он довольно дорого.

Перц Владимир. Эпизоды. — СПб., 2020. — 504 с.