Петроградка и казнь

Больше всего деревни, упавшей в город, на Петроградке. Деревянные домики сохранились. Идешь себе, идешь — упс! — посреди каменных громад деревянный домик с башенкой, на башенке жестяной флюгер, на флюгере вырезано «1896». Петроградка долго (до постройки каменного постоянного моста в конце XIX века) оставалась… деревней в двух (метафорически) шагах от Зимнего дворца.

Собственно, в этом-то и состоял цимес, мякотка садистской шутки Николая I, переведшего Царскосельский лицей из Царского Села (загород) в столицу, на Петроградскую сторону. Николай ненавидел Лицей — по понятной, право же, причине. Выращивали опору государства, а вырастили переворотчиков, не опору, но динамит. Так вот вам: переводим в столицу (формально), фактически — в деревню. В Царском Селе вы были фактически в двух шагах от царского двора. А здесь: вот он, Зимний дворец, вот он, центр блистательной столицы. Через реку. Только поди-ка доберись до этого центра. Постоянного моста нет.

А вокруг вас, лицеистов, провинция... Домики, даже дачки, и совсем-совсем близко — Петропавловская крепость. До нее ближе и быстрее, чем до Зимнего. Вчуже восхищаюсь таким топографическим садизмом. Эффектный жест, ничего не скажешь. Николай знал толк в театральных эффектах. Эйзенштейн обзавидуется. Так Николай I и был режиссером массовых празднеств. Парады, приемы, открытия памятников, казни... Всего две: состоявшаяся (декабристов) и несостоявшаяся (петрашевцев).

Самая эффектная — петрашевцев. Представьте себе: стоят осУжденные. Ждут. Пятерых отвели к столбам, привязали. Натянули на головы смертные колпаки. Буташевич-Петрашевский сбрасывает колпак: хочу, дескать, в лицо, в глаза смерти смотреть. Треск барабанов, солдаты вскидывают ружья. Достоевский поворачивается к Спешневу (демону юности, красавцу, мама — итальянка) и по-французски (дворяне же): «Скоро мы будем вместе с Христом», — а тот тоже по-французски, держит марку (атеист, демон!): «Горсткой праха». Мороз. Холодно.

Барабаны замирают. Фельдъегерь. Заика. (Ведь выбрать надо было, сообразить, что переживают люди, когда на морозе не пойми что читают, медленно, заикаясь: вслушиваться в слова, недоумевать, надеяться, отчаиваться). Заикаясь, медленно фельдъегерь сообщает: «Государь милует преступников. Смертная казнь заменена каторгой». ОсУжденных отвязывают от столбов. Снимают балахоны. Буташевич-Петрашевский падает в обморок. А! Готовая сцена для кинофильма. Почему не снимали и не снимают — ума не приложу.

Петровский остров

Но я больше всего люблю шляться, фланировать не по самой Петроградке, а по ее закраинам. Вдоль по Ждановской набережной (любопытно, Сталин потому назначил товарища Жданова смотрящим за бунташным городом, что есть в этом городе речка Ждановка и Ждановская набережная, или просто так сложилось?) к Петровскому острову, к Петровскому парку.

Особенно ранним летом люблю фланировать в этих местах, когда молодая зелень разноцветна, но не так, как осенью, — буйно, ударом по глаза, а нежно, по-японски, что ли? И черемуха цветет, и сирень. И белые свечки каштанов. Вообще-то, не свечки, скорее канделябры с массой маленьких белых свечечек. Переходишь мост — на берегу Невки (или Невы? — я в дельте нашей реки, раскинувшей пальцы, как Шопен, никогда не сжимавший кулака, не очень разбираюсь) стоят шикарные дома. У одного дома — пристань, полная яхт и катеров.

Странно: у меня, внука коммуниста с 1919 года, который брал штурмом Зимний в свои 14 лет (строго говоря, никакого штурма и не было — вошли и взяли, через юнкеров не перешагивали, каждой лестницы каждый выступ не атаковали; старые служители Эрмитажа, отставные военные, вежливо показывали, в какую сторону идти, чтобы не заблудиться в коридорах дворца) — никакого классового чувства по отношению к богатым. Живут хорошо — ну и славно, что хоть кому-то хорошо. А может, и не хорошо. Почем мне знать? Еще Генрих Манн давно, давно написал, а бразильские телесериальщики аж в заглавие вынесли цитату из немецкого классика: «Богатые тоже плачут».

За шикарным домом — луг и пруд. Нормальный такой, сельский пруд. Нарядная, по-венециански карнавальная (черное с белым) одинокая утка плавает в пруду. Два таджика жарят мясо. Аппетитный запах разносится далеко. В дальнем углу пруда — трамплины. Водные спортсмены на одной лыже отрабатывают прыжки и курбеты. Над трамплинами протянуты тросы, по тросам скользят канаты, к коим приторочены спортсмены на водной лыже. Разгонятся — и на тамплин, взлетают в воздух, вертятся и… как правило… бултыхаются в воду. Редко у кого получается приводниться шикарно, чаще — курбет, прыжок и… бултых. Что-то такое из ранней голливудской комедии. Бастер Китон, Гарольд Ллойд и Чарли Чаплин.

Баржа военного времени и городок Сан-Галли

На самом деле у моего фланирования по Петровскому пригороду, по остаткам деревни, упавшей в город, есть цель. Вернее, две. Одна — дальняя. За мостом имени Бетанкура (имени первого министра путей сообщения России) есть место, странно любимое мной в городе. Пустырь с разгроханными полуразрушенными фабричными корпусами на берегу Ждановки насупротив Леонтьевского мыса.

Я ведь люблю контрасты. На том берегу — мыс, названный в честь американского экономиста, нобелевского лауреата Василия Леонтьева. Он жил до 1929 года на набережной Ждановки в небольшом каменном домике. В 1929 году повезло, оторвался, эмигрировал. Если бы не оторвался, никакой Нобелевки ему бы не светило. В худшем случае — Колыма, а в лучшем — прозябание на какой-нибудь кафедре квазимарксистской схоластики, притворившейся диалектикой. В самом лучшем — занятие какой-нибудь очень узкой сферой экономической науки, как Новожилову, Канторовичу или Евгению Слуцкому. В этом самом лучшем случае, может, и Нобелевка бы обломилась, как Канторовичу в 1969 году, но до 1969 года Василию Леонтьеву еще дожить надо было. Уцелеть в 1934-м (высылка дворян из Петрограда), 1937-м, 1941–1943-м, 1949-м. А это чудо. Чудеса бывают, но редко...

Теперь на мысу имени американского экономиста — богатейший квартал, знак короткого, бурного просперити нулевых. А на этом берегу — пустырь, запустение, корпуса с вышибленными стеклами и великолепными граффити. Сторожка. Из сторожки вышла один раз сторожиха. Сурово окликнула: мол, в чем дело, мущщщина, это частная территория. Случаются и у меня озарения. Поклонился и наврал: «Натуру для съемок ищем. “Ленфильм”. Договоренность есть...» — «Ааааа, — опасливо отвечала сторожиха, — ну ладно...»

И то сказать, какой триллер, боевик, детектив, фильм ужасов можно снять на этом пустыре в виду шикарных домов на том берегу речки Ждановки! «Петербург — город контрастов»? «Петербургские вампиры»? «Пустырь и мыс»? Тем более вдали видны рощи Крестовского острова. Лучше всего на них глядеть с пришвартованной к берегу заброшенной баржи. Длинной, опять же с вышибленными стеклами. К борту привинчена табличка: «Баржа военного времени. 1948 год». Видимо, в этом году уцелевшую во время войны баржу к берегу и пришвартовали. Что на ней было? Бог весть.

Это — дальняя цель. А ближняя — неподалеку от пруда, где плавает нарядная утка и бултыхаются водные спортсмены. Городок Сан-Галли. Вернее, то, что от него осталось. Опять и снова: контраст. Огроменный шикарный дом, а напротив — скверик, и в скверике небольшой домик с башенкой. Краснокирпичный, пусть и обшарпанный, но красивый. Градозащитники его защитили. Табличка о том, что памятник архитектуры, имеется. А ведь это не только памятник архитектуры. Это памятник разумного, человечного хозяйствования.

Был такой швейцарец, Сан-Галли. Приехал в Петербург. Сначала работал ремесленником. Разбогател. Основал собственное предприятие. Сначала небольшой железоделательный заводик. Потом побольше. Потом и вовсе — фирма. До сих пор на чугунных люках нет-нет да и увидим надпись: «САНЪ ГАЛЛИ». И вот когда он и вовсе разбогател, то построил для рабочих своих предприятий городок для летнего отдыха. Первый в России санаторий для отдыха рабочих. Небольшие краснокирпичные коттеджики на окраине Петербурга, в пригороде, на Петровском острове. Хорошо поработал — отдохни со всей семьей. Пруд, речка, рощи. В домиках — водопровод. Отопление. Трактиры имеются. Сильно не пей — выселят. Впрочем, высококвалифицированные рабочие сильно не пили и не буянили. Книжки читали. Как правило, марксистские.

Нынче от городка Сан-Галли после всех потрясений ХХ века — один дом, да и тот не развалился и не был снесен лишь благодаря градозащитникам. Я, когда на этот дом смотрю, всегда вспоминаю историю, рассказанную мне человеком с фантастической судьбой. Бывший сталинский зэк, ставший крупным инженером, а потом директором завода. Такое случалось в пору оттепели. По обмену опытом этот директор попал в Японию. Осматривал японский завод. Более всего его поразило (среди всех чудес техники) вот что: конец рабочего дня. У ворот завода останавливаются комфортабельные автобусы. Выходят рабочие и в эти автобусы садятся. Наш директор спрашивает (по-английски) у японского директора: «Что это?» А японский директор отвечает: «А это рабочих после смены развозят по домам в удобных автобусах, чтобы отдохнули после работы. У вас это называется забота о трудящихся. У нас — забота о прибыли. Лучше отдохнут — лучше работать будут...» И человек с фантастической судьбой — улыбнулся, досказав мне эту историю.