Обслуживание

Женщина присаживается. Она говорит с акцентом, медленно, подбирая слова. «Вы из Литвы?» — спрашиваю. —«Я из Америки». — Я аж присвистнул: «Ничего себе, как вы по-русски… Браво». Женщина заулыбалась: «Спасибо, но я… очень плохо говорить, говорю по-русски.
Я училась в колледже, где преподавал Набоков. И учил меня его… ученик. Он меня ругал за произношение». — «Ладно… Так что вам надо на родине учителя вашего учителя?» — «Я искать… Ищу панно, большие картины… Понимаете?» Я даже обиделся: «Что же, я не знаю, что такое панно?» — «Это панно сейчас в Русском музее, в запасник… Правильно?» — «В запаснике. Так, значит, вы уже нашли это панно?» — «Нет. Я ищу, где оно раньше было». — «В архиве Русского музея есть справка, со стен какого дворянского дома это панно содрали. Надо полагать, в 1920–30-е годы…» — «В августе 1930 года. Медное, такая усадьба, рядом с Анненским, имением Николая Резанова».
Я аж подпрыгнул: «Николай Резанов! Как же, как же! “Юнона” и “Авось”! Мне в этой рок-опере больше всего нравится строчка: “И ответила Непорочная: доченька”. Так где, говорите, были эти Анненское
и Медное?» Американка смотрела на меня с опаской: «В Шлиссельбургском уезде… Но я ничего не понимать, не поняла. Какая рок-опера? Какая дочь?»
Я принялся объяснять: «Резанов — мореплаватель, путешественник начала XIX века. В Сан-Франциско влюбился в дочь губернатора города Кончиту. Сейчас посмотрю, как ее полностью звали. О! Донна Мария де ла Консепсьон Марселла Аргуэльо. А? И она его полюбила. Но она католичка, а он православный. И вот она молится Мадонне и обвиняет ее и ее Сына в том, как создан мир: любящие не могут соединиться из-за разных конфессий.
А Мадонна появляется перед ней и говорит: “Доченька!”. Это в рок-опере Вознесенского и Рыбникова, а в жизни Резанов поехал в Россию, чтобы получить разрешение на брак с католичкой, потом собирался ехать к папе римскому за тем же разрешением. По дороге погиб. А Кончита его ждала. Не дождавшись, стала монахиней. Учила индейских детей английскому и испанскому. Такая история и вдруг… Кировский район. Сан-Франциско и Кировский район — это прекрасно».
Американка чуть отодвинулась от меня: «Почему Кировский район? Шлиссельбургский уезд». — «Потому что сейчас Шлиссельбургский уезд — это Кировский район. Давайте посмотрим, кому потом принадлежало Анненское». Посмотрели. Я обрадовался: «Сергею Кокошкину! Обер-полицмейстеру Петербурга. Погиб в 1861 году, свалившись в яму строящегося водопровода». Как раз вернулась моя коллега, и мы с ней засмеялись. Американка посмотрела на нас с ужасом: «Что здесь смешного?» — «Действительно, — согласилась коллега, — ничего. Но почему-то смешно».

Панно и новые дворяне

«Итак, — сказал я, — панно было в Медном Шлиссельбургского уезда? Но если вы и это знаете, то что же вам надо узнать?» — «Ты опять вытаптываешь мое поле, — устало сказала моя коллега Алла Лапидус. — Не слушайте его. Он Вас только запутает…» Американка с видимым облегчением пересела к ней.
Пока Алла Яковлевна узнавала у ученицы ученика Набокова, что же ей нужно,
я стал смотреть про Медное.
Я отправился в воображаемое путешествие, потому что ничего от прежнего великолепия в Мустолово не осталось. Во время Второй мировой снаряды и бомбы выжгли все.
Медное принадлежало сначала Савве Яковлевичу Яковлеву (Собакину), знаменитому купцу конца XVIII века. Начал он карьеру продажей телятины. Кончил богатейшим землевладельцем, горнозаводчиком и дворянином. Медное досталось его дочери и ее мужу Александру Ивановичу Баташову.
Любопытно, что Баташов тоже был новоиспеченным дворянином. Дворянский титул получил его отец Иван Родионович. Суровый оружейник, заводчик. Сын одворянивался. Парк, оранжереи, дом.
А в доме панно, нарисованное крепостным художником. Античные сцены, Флора, Зевс, Артемида, фавны и русские крестьянки в народных костюмах. Фантастическая, должно быть, картина. Жаль, что в запаснике. Посмотреть бы, как это выглядело в Шлиссельбургском уезде.
Дальше все пошло как по писанному: дробление земельных владений, переход имений из рук в руки. Довольно любопытное социологическое явление, замеченное Максимом Горьким: капиталисты
в России, прорывающиеся в верхний слой, становящиеся элитой, дворянами, уже
в третьем поколении теряли жизненный напор, делались изнеженными, хрупкими. Предпоследняя владелица Медного с его разрушенными парком, оранжереями и сохранившимся панно — вдова инженера Иванова.
Бывает же! Когда я до этого досмотрел, я услышал, как коллега говорит: «Вот письмо последнего владельца имения Николая Лейкина. Наверное, в письме он описывает панно». Я повернулся: «Лейкин? Тот самый?» — «Да, можешь представить: тот самый Лейкин приобрел Медное в 1899 году».

Тот самый Лейкин

Писатель-юморист, владелец журналов «Осколки» и «Будильник», человек, перед которым все мы должны почтительно снять шляпы. Это он первым стал печатать Чехова, тогда еще Чехонте, Человека без селезенки. Потом уже Алексей Суворин скажет Антону Павловичу: «Никакой Вы не Чехонте. Вы большой русский писатель Антон Чехов. Каждую пятницу я буду отводить в своем “Новом времени” лист под Ваш большой рассказ. Не принуждаю: напишете — напечатаю. Не напишите — буду ждать следующей пятницы. И печататься будете под своей фамилией». Но это потом, а сначала был Николай Лейкин, веселый и добрый богач. Он-то и купил Медное вместе с панно и парком.
Тем временем Алла Яковлевна объясняла американке, как заказать книгу, где было письмо Лейкина жене о приобретённом имении. «Погоди, — сказал я, — в Интернете же есть наверняка». Коллега посмотрела на меня с брезгливостью: как все настоящие библиографы, она не доверяла Интернету. «Ну, — сказала она, — полазай по этой помойке…» Долго лазать не пришлось. Письмо было выложено.
Не могу не привести его здесь (увы, не целиком). Что-то в нем есть… Лопахинское.
«Сегодня я ездил в Медное, смотреть имение Ивановой… Поехал я туда в начале второго часа дня после сильного дождя с громом и молнией и вернулся домой в 8 часов вечера. Разумеется, имение я не смог осмотреть, оно состоит из 103 десятин, и окружность его верст в пять, но все, что относится до усадьбы, — огород, сад… осмотрел основательно…
…Итак, усадьба Медное в 1/4 версты от почтового шоссе и в 100 с. от д. Мустолово. На дорогу выходит ограда усадьбы с воротами. Ограда эта железная, о каменных столбах из неоштукатуренного кирпича, некоторые столбы покосились… в двух-трех интервалах между столбами уже нет железной решетки. Прямо с улицы въезжаешь на широкий двор, ныне сплошь заросший травой. Дом виден с дороги. Перед домом, очевидно, была площадка для цветочника, и посреди ее громадный развесистый дуб… Усадебный двор был когда-то обнесен решеткой, но теперь эта решетка лежит в развалинах. Барский дом вовсе не каменный, как я тебе писал, а деревянный, крытый железом, на кирпичном фундаменте. Сам он весь хорош, за исключением крылец и террасы, которые развалились. Дом большой, двухэтажный, с громадными комнатами, из коих шесть внизу и четыре вверху. Дом оштукатурен изнутри, с хорошими штукатурными потолками, с двойными рамами, которые не выставлены. Из нижнего этажа в верхний идет широкая лестница. Во всех комнатах по большой изразцовой печи. Есть лежанка. Кухня в самом доме и очень невелика, хотя при ней имеется кладовая с полками.
Затем нечто курьезное. Из дома ведет широкий стеклянный коридор в громадную, отдельно выстроенную залу в два света. Коридор весь расписан. На стенах между окон изображены во весь рост женщины в русских национальных костюмах разных губерний, самая зала же, имеющая три выхода в сад и две большие кафельные печи, расписана на сюжеты из греческой мифологии. Потолок куполом и изображает голубое небо с легкими облаками.
Теперь о саде. Деревья в нем вековые, некоторые, пожалуй, помнят Петра I
(липы, клены, пихты, ели и даже несколько кедров), но трудно представить себе что-либо более запущенное, чем этот сад. Дорожки повсюду, их много, но они буквально заросли травой; на некоторых дорожках лежат свалившиеся гиганты-дерева.
Двор весь в траве, но мне сказали: представьте, он весь мощеный, вымощен булыжником и плитой, но сверху покоилось до 3 вершков грязи. Принесли заступ, стали откапывать — и под землей мостовая…
Теперь о службах. Служб было много, и они были все каменные, но ныне развалились. Если собрать весь кирпич развалин, то можно построить хороший каменный дом. Из служб имеется людская: хорошо обставленная, о четырех комнатах с кухней, и прочный амбар, который сейчас же можно превратить в жилой дом о 3 комнатах. Есть великолепный колодезь, только что вычищенный и возобновленный тем инженером, который отказался от имения, передав задаток. Этот несчастный инженер подвел уже под людскую фундамент, подновил фундаменты углового дома, порубил почти бревен 300 лесу, который лежит во дворе. Ледник развалился, но есть прекрасный каменный винный погреб, представляющий целое подземелье. Оранжереи и помину нет, одни развалины. От скотного двора в каменных стенах, стоявшего на 30 саженях, остались конюшни стойл на 10 и два сарая экипажные. Это починено, приведено в порядок. Огород прекрасный… Чтобы привести усадьбу в блестящий вид, надо прибавить к ней 5–6 тысяч,
и мне этого не жаль. Будет настоящая барская усадьба…
…Ах, какие деревья есть в саду! Двоим не обхватить, некоторые настолько плохи, что придется пилить…
 Если бы это имение купить и поселиться в нем! Но, купивши, надо сейчас же привести его в порядок. Устал. Ведь я почти повесть тебе написал. Да и волнуюсь я — лезут в голову планы устройства нового уголка…»
Лейкин пригласил в свою усадьбу искусствоведа Николая Николаевича Врангеля с фотографом. Фотограф сделал снимки панно, а Врангель написал об этом панно статью в журнале «Старые годы». После смерти Лейкина усадьба по его завещанию перешла к детдому. Называлось это учреждение колонией для бедных и слабых здоровьем детей. Потом детдом перевели в другое место, а дом хотели сделать музеем, открыть для посетителей. Но тут война, революция... В августе 1930 года панно переместили в Русский музей. Вовремя: во время войны Мустолово было уничтожено.
Американка побежала в журнальный зал читать статью Врангеля. Вернулась с благодарностью, но сказала: «Врангель не пишет, кто художник. Пишет, что крепостной, а кто?» Мы с коллегой переглянулись. «Ну, — сказал я, — как это теперь узнать? Художник неизвестен…»