Сижу я как-то в Публичке на своем рабочем месте библиографа зала социально-экономических наук и вижу: приближается ко мне интеллигентная дама с испуганным лицом. Таких клиентов я знаю. Они у меня проходят под девизом: «Ищу предка!» Даме понадобилось «Административно-территориальное деление Ленинградской области» за 1967 год. Потому что, видите ли, в отделе картографии, есть только за 1966 год, а дальше - пробел до 1973-го. В 1973 году в списке населенных мест Тосненского района деревни Хоченье уже нет, а в 1966-м она еще есть. Посмотреть бы, когда она исчезла из списка.

«Вы, - спрашиваю, - оттуда родом?» - «Ну, - отвечает, - родители оттуда…» Поискали. В 1967 году еще была такая деревня. Даже археологические раскопки велись в окрестностях. Фибулы какие-то отрыли новгородские, средневековые. «А вы там были?» - «Была. Там теперь ничего нет. Чисто поле и кладбище заброшенное».

Сентиментальность

Одно из свойств нашей и немецкой культур – сентиментальность. Чем они, кстати, отличаются от культуры американской. Помню, как я был потрясен, когда читал чудесный хемингуэевский рассказ «На Биг-Ривер» про рыбалку. Парень плывет на лодке, видит на берегу заброшенную лесопилку, рядом – пустой деревянный городок. Лесопилка перестала работать, люди из городка перебрались в другое место. Все. В один абзац.

Я представил себе, сколько прочувствованных строк отгрохал бы русский (или немецкий) писатель по этому поводу…

Я тоже сентиментален. Рассказ дамы о поездке на малую родину ее родителей меня разбередил. Я принялся вспоминать все, что знал про Тосненский район, все, что видел там, ибо когда-то давно занесло меня в село Шапки, дивное, надо признать, местечко. Но я сначала не про Шапки вспомнил, а про Бисмарка.

Потому как именно в Тосненском районе будущий канцлер и создатель Германской империи, а тогда прусский посол в России Отто-Фридрих-Вильгельм фон Бисмарк выучил свое любимое русское словцо, спасавшее его душевное спокойствие в невыносимых ситуациях.

В окрестностях Тосно проводили военные маневры. Летом. Но посла Пруссии за каким-то чертом понесло туда зимой. Сел в возок, задремал и поехал, а проснулся во второй главе классического произведения русской литературы «Капитанская дочка»: «Ну, барин, беда! Буран…». Бисмарк в ужасе обратился к вознице, дескать,was ist los, Wanja? (То есть «что случилось, Ваня?») И с ужасом определил, что Ванья не то чтобы совсем в дрезину, но сильно подшофе. А потом услышал: «Ничаво, ничаво…».

Поездка окончилась счастливо. Но с той поры крепко в душу запавшее русское слово «ничаво» нет-нет, да и вылетало из уст прусского канцлера, удивляя окружающих его аристократов: «Ничаво, ничаво…» - выкрутимся.

Ямщики и «железка»

Районный центр Тосно (город с 1963 года) падал и поднимался, почитай, с конца XV века. Было село в составе Новгородской республики. В ходе укрепления властной вертикали досталось оно Василию Микитову, сыну Пушкину. Ей-ей, не знаю, кем он приходился великому поэту, но «дворяне все родня друг другу», так что кем-то приходился.

Российский парадокс: властная вертикаль как-то странно укрепляется в нашей стране. Новгородские сепаратисты заселяли земли, распахивали и обороняли, а властная вертикаль, сломавшая их, натиску шведов противостоять не смогла. До начала XVIII века Тосно и весь район - у шведов.

Расцвет Тосно начался при Петре. Сюда переселили крестьян из Казанской губернии.

Потому-то первая церковь Казанской Божьей матери в Ингерманландской, а потом в Санкт-Петербургской губернии была построена в ямщицкой деревне Тосно. Через нее пролегал Московский тракт. Тосненцы были ямщиками. И сама их деревня была весьма своеобразной: одна улица, часть того самого тракта, вдоль которой - дома, сады и огороды. И один деревянный путевой дворец для путешествующих особ императорской фамилии. И одна церковь.

Ямщики зарабатывали неплохо. Судите сами: в 1734 году деревянная церковь в Тосно сгорела. Спустя год на ее месте построили каменную церковь на средства ямщика Константина Панова. В 1817-м снова сгорела. В 1818-м снова отстроили на ямщицкие деньги. Так и стоит до сих пор.

Процветание Тосно продолжалось до 1849 года. В 1843-м стали строить двухпутную железную дорогу, в 1849-м достроили. Ямщики стали не нужны. Тосно обеднело.

Однако, как писал Ницше: «Что нас не убивает, то делает сильнее». Или, как говорил товарищ Саахов в бессмертном произведении Леонида Гайдая: «Кто нам мешает, тот нам и поможет». Село вновь пошло в гору, когда при Александре II развернулось мощное железнодорожное строительство. Из ямщицкой деревни Тосно превратилось в крупный транспортный узел.

Вокруг были дачи и усадьбы. Имения дробились, делились между многочисленными наследниками, закладывались в созданный правительством для поддержки правящего сословия Дворянский банк, потом продавались, снова дробились и снова закладывались, покуда наконец не грянуло…

Шапки

Я в тех краях бродил когда-то по заброшенному, заросшему парку, мимо прудов, смотрел на гряду холмов, благодаря которым Шапки и названы Шапками. Поднялся на Царицыну гору. По преданию там была похоронена третья жена Ивана IV, Марфа Собакина. По крайней мере, один из владельцев имения Шапки, Яков Федорович Дубянский срисовал древнюю могильную плиту, которую он обнаружил на Царицыной горе, но что там было написано - поди разбери. С другой стороны, зря гору Царицыной не назовут.

Шапкам повезло. Там живет ученый биолог В. Н. Яковлев. Потомственный шапкинец. Заинтересовался историей своей деревни и написал ее историю. Брошюрка получилась не большая, но емкая. Вот там-то и прослежена вся история имения Шапки. От первого владельца, князя Василия Владимировича Долгорукова. (Он подавил в 1709 году восстание Кондратия Булавина, а при Анне Иоанновне отбывал срок в Ивангородской крепости, при Елизавете – реабилитирован). До последних хозяев, биржевого маклера Фемистокла Ивановича Петрококино, Воронцовых-Дашковых и князя Сергея Долгорукова. Вот такой получился круг…

Больше всех мне понравились второй и третий владельцы Шапок. Вторым был личный духовник императрицы Елизаветы Федор Яковлевич Дубянский. Он умел ее утешать. Об этом дивно пишет Михаил Пыляев: «Императрица часто от увеселений переходила к посту и молитве. Начинались угрызения совести и плач о грехах. Требовала к себе духовника. И являлся он, важный, степенный, холодный, и тихо, плавно лились из уст его слова утешения. Мало-помалу успокаивалась его духовная дщерь, и в знак благодарности награждала его землями, крестьянами, угодьями». В 1743 году – каменный дом на Фонтанке. В 1744-м – вотчина в Черниговской губернии. В 1746-м – Керстовская вотчина в Ямбурге. В 1747-м – участок леса на правом берегу Невы, в том же году – мызы Шапки, Поречье, Усть-Мга. И дети - не поповичи, а дворяне. Вот это называется: «Изронил злато слово…»

Третьим хозяином Шапок был сын успешного психотерапевта, майор и масон, великий мастер ложи «Астрея», однокашник Радищева по Пажескому корпусу Яков Федорович Дубянский. Вот он-то и развернул строительство в Шапках. Построил две церкви (лютеранскую и православную), оранжерею, вырыл пруды, разбил парк. Разорился и продал имение министру полиции Балашову, тому самому, что был послан Александром I на первые переговоры с вторгшимся в Россию Наполеоном. А уж следом за Балашовым пошли прочие владельцы.

Ну а после остался запущенный парк с заросшими прудами и местом, где отступавшие в 1944 году немцы взорвали церковь. Ничего не осталось. Ничаво.