– Как современная философия трактует понятие «дом»?

– В рамках философии такое понятие, безусловно, существует. Есть даже экзистенциал дома, например, у Гастона Башляра. Но иногда простые названия, простые вещи вводят нас в заблуждение. Когда мы говорим «дом», то сразу представляем некое помещение, в котором живем, которое любим. Исторически же дом все время менялся. Например, для жителя Древнего Египта настоящий дом — это его гробница. На левом берегу Нила стояли роскошные пирамиды, а на правом — небольшие домишки как временное пристанище. В кочевых культурах дом понимали именно как временное пристанище.

Современная цивилизация, начиная с периода нового времени, рассматривает дом как форму крепости, тот самый стационарный кокон, который всегда вокруг человека. В действительности дом как нечто раз и навсегда данное — это величайшее отягощение. То, что тянет на дно экономику, социальное устройство.

Лидирующая роль Америки отчасти связана с тем, что население мобильно. Там не работа привязана к дому, а дом к работе. Значительная часть американцев, даже имея дома, предпочитает жить в трейлере, в автофургоне.

Когда мы говорим о доме, неизбежно возникает контекст: «родовое гнездо», «отчий дом», «малая родина». Кажется, ничего, кроме хорошего. Но в действительности отчего дома в значительной мере больше нет. Он себя исторически исчерпал уже в индустриальном обществе. И для современного сельского населения дом — не вещь первой необходимости. В современном мире дом должен быть поставлен на колеса, под паруса. Недвижимость движется, и в этом символ современности.

– На прошлогоднем саммите по малоэтажке говорили о том, что в современной цивилизации дом становится гаджетом, набором устройств, которые обеспечивают бесперебойную связь с миром, и это самое главное…

– Действительно, жилье будущего — это некая сборная переносная конструкция, система модулей. Та привязанность к дому, которая сейчас еще сохраняется, носит ностальгический характер. Мы можем мечтать о доме. Это очень хорошо описывает Башляр: у каждого человека сущностно должен быть дом, в нем есть чердак, где хранится бабушкина швейная машинка, подвал,  в который страшно спуститься ребенку, потому что там живет домовой, окно, распахнутое в сад. Все это воспринимается как нечто действительно подобающее человеку. Но, к сожалению, кроме ностальгии в этом почти нет другого смысла.

– Если воспринимать конструкцию как текст, как высказывание — что хотел сказать Диоген своей бочкой?

– Это очень точное высказывание, соответствующее словам Сенеки: «Omnea mea mecum porto» — «Все свое ношу с собой». Мы не должны зависеть от груды кирпичей.

– Но если столько веков после Диогена мы до сих пор кладем кирпичи или бревна, значит, в этой привязанности к земле есть что-то такое, что не позволяет нам раствориться в наборе девайсов и модулей?

– Квартира сегодня редко воспринимается как отчий дом, где будут жить дети, внуки и правнуки. Разве что от безысходности. Идея Диогена современна, она соответствует пониманию экономической и экзистенциальной мобильности.

Квартирный вопрос испортил советского человека в двух смыслах. Во-первых, бесконечная гонка за квартирой как сверхценностью заставляла совершать уйму неприятных действий. Во-вторых, сегодня мы сталкиваемся с концентрацией России в мегаполисах. Если бы не существовало сверхвысокой ценности московской прописки, огромное количество людей были бы более мобильны. Например, сегодня можно неплохо заработать в Хабаровске, завтра я потребуюсь в Ростове — пожалуйста! Но сохраняется привязка, и любая работа подгоняется ближе к дому.

– Здесь есть какое-то противоречие. Если довести до логического предела, например, тему «дома-гаджета» — я могу ведь спокойно сидеть в своем бревенчатом домике у озера и работать в Сети по всему миру.

– Никакого противоречия нет. Дом не раскладывается на кирпичи. Например, существует ваш электронный дом: совокупность ников, адресов. Вы общаетесь в этом пространстве, в нем вам удобно, несмотря на полное отсутствие «бревенчатости» и железобетонности. Должны оставаться легкие фракции, а не тяжелые. Привязанность к конкретным координатам на местности и к тяжелым материалам — это отягощение. Дом как набор материалов заменяется неотделимым от меня пространством, однако — движимым. Это может быть круг моих близких…

– Возникает некая особая ценность в том, чтобы построить дом не для чего-нибудь, не для защиты от врагов или непогоды, а просто чтобы он был.

– Да, это может быть такая персональная пометка в мире. Но рассматривать его как точку прикованности себя самого, а тем более будущих поколений — нелепо.

Думаю, сегодня тоска по дому более актуальна, чем сам дом. Она в какой-то степени сопоставима с тоской по утраченному в процессе эволюции хвосту. Когда-то хвост помогал, но все-таки тоска по нему не очень конструктивна. Реалии современности заставляют нас понять, что за простым значением «дом» скрываются непростые вещи, меняющиеся буквально с каждым годом.

– Но в США собственность — один из главных принципов, одноэтажная Америка и все прочее. А тут вдруг возникает трейлер...

– В том-то и парадокс. Сотни тысяч собственников real estate живут в трейлерах. В каком-то смысле это те же фургоны, в которых когда-то покоряли Дикий Запад, только они уже не движутся в определенном направлении, а, скорее, циркулируют по кругу. Благодаря этой мобильности Америка сохранила лидерство, по крайней мере, экономическое.

– А в какой точке находимся мы?

– Мы находимся в точке зависания.  Сверхценность квартиры обусловлена множеством бед и лишений, вызванных тотальной бездомностью. В свое время Чубайс произнес замечательную фразу: «А почему вы решили, что квартира должна отличаться от колбасы?». При всем парадоксализме в этом высказывании что-то есть. Если в квартиру инвестировано очень много наших надежд, времени, желаний, она, конечно, всегда будет не просто товаром.

– Для европейской традиции частный дом прочно ассоциирован со средним классом. Применительно к нам можно говорить о среднем классе, о его формировании?

– Для мегаполисов владение недвижимостью — наилучший показатель среднего класса. Не только социологически, но и психологически. Сегодня ты — топ-менеджер, завтра — безработный, послезавтра не с тем олигархом свяжешься, а вот твою недвижимость никто никуда не двинет. Отсюда инвестиции в недвижимость, не только финансовые, но и психологические. Я вырос в Киргизии, там такую же роль выполняют отары овец. Современный киргиз может иметь состояние в ликвидных активах, но с точки зрения сограждан он не считается настоящим баем, если у него где-то в горах не пасется отара. В Швейцарии ту же роль выполняют коровы. А в России статус обеспечивает недвижимость. Ты можешь в ней и не жить, главное — ее иметь. 
В какой-то мере это якорь, узы, которые препятствуют реализации возможностей человека. Они порабощают воображение.

– Возможно ли в Петербурге формирование жилой субурбии по американскому типу? Или наш пригород — явление маргинальное (окраина, околица)?

– Лишь в том случае, если пригородные дома и поселения будут рассматриваться как комфортные места стационарной парковки. Такой дом неотделим от автомобиля, от сегодняшних эстетических предпочтений. А если он начинает восприниматься как место, где можно пустить корни, перевести его на уровень натурального хозяйства, то нарастание абсурда неизбежно. Такого пригорода у нас не будет никогда.

– Требования мобильности — это запрос экономики. Но то же самое государство развивает ипотеку, которая привязывает человека и к квартире, и к рабочему месту.

– Здесь очень важен отложенный соблазн. Средний класс понимает, что если у него есть средства к существованию, работа, то квартира к этому приложится.

Хорошее определение среднего класса дал философ Борис Гройс. В России для интеллигенции всегда актуален девиз «Так жить нельзя». И самым трудным было понять, что так жить можно. Средний класс — это как раз люди, которые понимают, что дальше так жить можно, что есть некий коридор, некое количество степеней свободы. Это определенная уверенность существования, которая тесно связана с наличием финансов. Средний класс может опираться на самый разный состав ценностей, в том числе и недвижимость. Сейчас мы столкнулись с тем, что переизбыточная ориентация на недвижимость является тормозом и для экономического, и для экзистенциального развития.

– Как вы относитесь к возможности объединения города и области?

– Думаю, что в этом есть логика, есть насущная необходимость предотвратить дальнейшую концентрацию людей и сил в мегаполисе. Для этого, как ни странно, нужно опять же приравнять квартиры к колбасе. Может быть, Россия нуждается в новой столице. Москва и Петербург работают как два вакуумных насоса, которые все жизненные силы высасывают из провинции.

Америка рассредоточена по маленьким городкам, да еще между ними курсируют трейлеры. Для России общегосударственная задача состоит в том, чтобы повысить привлекательность жизни для граждан во всех местах, кроме Москвы и Петербурга. Концепция снятия психологической нагрузки на жилье и прописку относится к этому же.

– Насколько важно для человека жить в трех шагах от природы, как уже научились наши скандинавские соседи — «строить не выше сосен»?

– Это тоже обновление ценностей. Дом должен не противостоять природе, а вписываться в нее с минимальным ущербом. Для нас это пока экзотика.

– У вас есть загородный дом?

– Нет, и никогда не было такого желания. Я очень люблю ездить и к друзьям, и на базы отдыха. Не люблю отели турецко-египетского типа с all inclusive, мне кажется это совершенно бессмысленным времяпрепровождением. Люблю Петрозаводск, Кивач, Кижи. Карельский перешеек считаю одним из лучших мест в мире. Однако ноутбук приходится брать с собой. Вот элемент настоящего дома — электронные крыша, стены, оболочка. Да, это некоторая форма заключенности. Если дом в виде стационарного помещения постепенно развоплощается, то способ привязки к контрольным станциям постоянно усиливается.

К сведению

Александр Секацкий родился в 1958-м в семье военного летчика. Окончил школу в г. Токмаке, поступил на философский факультет ЛГУ. В 1977-м отчислен за изготовление и распространение антисоветских листовок; четыре месяца провел в следственном изоляторе КГБ. Служил в стройбате, работал дворником, электриком, киномехаником, рабочим сцены. В 1988-м восстановился в ЛГУ, закончил аспирантуру, кандидат философских наук (диссертация «Онтология лжи»). Преподаватель кафедры социальной философии и философии истории СПбГУ. Автор нескольких книг и эссе.