1971
0
Елисеев Никита

Многожильный провод

Задрожала машина и встала. Вышли трое. «Ну что, – спросила моя жена у моего приятеля, – доигрался?» Мы ехали из только что переименованного Петербурга в Пудомяги. Вез нас приятель на «Запорожце», по дороге рассуждая о том, что настоящий водитель получает кайф не от быстрой, а от медленной езды. Вообще от любой. Чем-то мне его рассуждения напоминали рассуждения Федора Павловича Карамазова насчет «мовешек» и истинного женолюба.

Авария

Сзади время от времени раздраженно бибикали. Тогда приятель останавливал машину, открывал капот, разводил руками, дескать, поломка, извините, и принимался возиться в моторе. Жена злилась, я веселился, приятель тоже резвился. 

«Помочь?» – предложил я, точно зная, что помощь не требуется. «Сам справлюсь», – ответил приятель. «Где мы хоть стоим?» – поинтересовалась жена. «Поселок Динамо, город Коммунар». – «Коммунар? – обрадовалась жена. – Не чужое место. Сразу после войны папа здесь на фанерном заводе работал. Жил в Ленинграде, работать ездил сюда. И учился». Я присвистнул: «Ни фига себе… Когда ж он спал?».
Вдали виднелись останки барского дома. Они и по сей день торчат. К ним-то я и направился. Потому что дом этот был… Ого-го, что это был за дом! Царская Славянка – вот как называлась эта местность. Или Графская. Принадлежала графам Скавронским. Родственникам первой русской императрицы Екатерины I. Бывшей латгальской крестьянки, сначала любовницы Меньшикова, потом жены царя Петра. 

В сороковых годах XIX века эта Славянка досталась Юлии Павловне Самойловой из рода Скавронских и Ливенов. Вообще-то злые и осведомленные языки утверждали, что папой графини Самойловой был отчим ее мамы, итальянец Литта. Юлия и впрямь была изумительно похожа на итальянку. Если поместить рядом портреты Екатерины I и Юлии Павловны, то не поверишь, что родственницы. Дородная прибалтийка, кровь с молоком, кряжистая такая - и изысканная, с тонкими чертами лица итальянка. 

Я стоял у разрушенного дворца графини. Рядом был пруд, далее простирался запущенный парк, один из самых знаменитых парков в окрестностях Петербурга. Поневоле вспомнилась любимая глава из любимой поэмы «Помещик крепко строился, такую даль загадывал. Теперь … смеются шестеро, седьмой повесил нос…».

Помещица и вулкан

Ну не помещик строился, помещица. Богатейшая дама России. Увековечена Карлом Брюлловым. Она ему меценатствовала. Разумеется, не только меценатствовала. Он ее любил. Аж трижды изобразил на прославленном полотне «Последний день Помпеи». Заметнее всего она в образе юной матери, в испуге прижимающей к себе детей. 

Еще бы Брюллову не изобразить ее! Если бы не она, то и полотна не было бы. Кого она только не спонсировала! Вот и итальянскому композитору Джованни Пачини финансово помогла, покуда он работал над оперой «Последний день Помпеи». Наняла клакеров, чтобы в день премьеры «Последнего дня…», была сорвана премьера его конкурента Беллини. Клака постаралась, беллиниевскую премьеру сорвали, а «Последний день Помпеи» до того понравился Брюллову, что он создал живописный эквивалент.
Самый знаменитый портрет Самойловой кисти Брюллова, конечно, «Графиня Самойлова, покидающая бал у персидского посла». Она не одна покидает, а с юной девицей, дочерью Джованни Пачини. Злые языки утверждали… Ладно, и так, понятно, что злые языки утверждали. 

Вот на берегу этого теперь заросшего пруда, в этом ныне разрушенном доме жила самая красивая и самая богатая женщина России начала XIX века, увековеченная любовником на самой знаменитой его картине.
Здесь, в нынешнем поселке Динамо, жил вместе с графиней и сам Брюллов. Наблюдал ее экстравагантные выходки. На какой-то церковный праздник она распорядилась установить гигантский шест. На верхушку шеста привязали богатый наряд. Устроили состязание: кто из баб заберется наверх, та и получит приз. Победила крепкая, некрасивая, приземистая и толстая крестьянка, очень похожая на Марту Скавронскую, прародительницу той графской семьи, к которой принадлежала сумасбродка и богачка. Муж победительницы тут же дал бесстыднице в глаз, отобрал приз и изорвал в клочки. Юлия Самойлова была в полном восторге. Богато одарила и победительницу, и блюстителя нравственности.

В 1845 году графиня рассталась с Карлом Брюлловым, сошлась с молодым итальянским тенором, продала Славянку Удельному ведомству и уехала в любимую Италию. Тенор умер от чахотки. Графиня погоревала, погоревала и снова вышла замуж. Умерла в Париже, похоронена на кладбище Пер-Лашез. Я постоял, посмотрел на остовы стен дома, оглянулся, увидел, что приятель мой лежит под машиной, да и побрел дальше по парку.

Церковь без купола

В начале ХХ века Графскую Славянку надумал купить великий князь Владимир Александрович, дядя Николая II, главнокомандующий войсками Санкт-Петербургского округа. Большой любитель искусства и сам очень искусный. Это он отдал приказ стрелять по рабочей демонстрации 9 января 1905 года. Еще он очень ценил художника Васнецова. Все стены в его дворце (ныне Доме ученых) завешаны абсолютно безумными историческими фантазиями художника-патриота. «Бой славян со скифами» особенно примечателен.
Планы обустройства бывшего имения графини Самойловой у царева дяди были громадные, но тут грянула первая русская революция, которую любитель искусства в немалой степени сам и вызвал своими высокопрофессиональными и гуманистическими действиями, и стало не до имений. Удельное ведомство хранило парк и дом в порядке до февраля 1917-го, но тут раскатилась волна второй революции и как в уже упоминаемой поэме: «Пропали гуси-лебеди, пропали фрукты-ягоды у холуя в зобу (…) Один дворовый мучился: у двери ручки медные отвинчивал. Другой нес изразцы какие-то. “Наковырял, Егорушка?” - окликнули с пруда…» 

Впрочем, крестьянскую вольницу довольно быстро прижала диктатура пролетариата. В бывшем доме графини Самойловой, творении архитектора и художника Александра Брюллова, брата Карла, расположился детский дом и существовал тут до самой Великой Отечественной войны. 

Детей вывезли, дом разбомбили. Чертежи, проекты остались. Можно было бы восстановить. Архитектурная память о взбалмошной красавице могла бы закрепиться в поселке Динамо. И как совпало! Ведь она на картине прижимает к себе детей и глядит на небо, с которого валится огненная смерть. 
Потом я увидел церковь. Без купола. Его снесли в конце 1920-х, тогда же развалили и колокольню при церкви, построенной в 1827 году Антонио Агостино (Антоном Августиновичем) Адамини. Я сунулся в дверь церкви, поглядел на прихожанок и решил, что пора возвращаться.

История – многожильный провод. Схватился за него, тянешь из прошлого, и одна жила цепляется за другую. Ведь как-то связаны во времени и пространстве латгальская крестьянка, ставшая русской императрицей, взбалмошная графиня и талантливый художник, толстая крестьянка, лезущая на шест за нарядом, туповатый и жестокий дядя царя, один из первых советских детдомов и трудолюбивый парень, после войны вкалывающий на фанерном заводе, а потом еще и штудирующий общеобразовательные предметы …
В таких вот размышлениях я подошел к машине. Жена угрюмо сказала: «Он починил. Если это можно назвать “починил”…». Приятель сидел за рулем, сияя, в руке у него был зажата какая-то проволока, уходящая под днище машины. «Садись, - весело сказал он, - поедем, как на унитазе, газовать рукой буду…» 
Мы уселись. Приятель газовал рукой и что-то объяснял мне про зажигание. Нас обгоняли автобусы, грузовики и легковушки. Водители оттопыривали большой палец, приветствуя медленную езду.      

 
 

если понравилась статья - поделитесь:

июнь 2014

Домашний круг