Новый музей

В ораниенбаумском парке открылась новая экспозиция. Постоянная. Во дворце Петра III восстановили его кабинет, спальню, приемную залу — вообще все его. Вот так жил неудачливый реформатор России, ославленный сначала свергшей его женой, а потом всей исторической традицией. Зато прославленный повестью Виктора Сосноры и песней Александра Городницкого, кстати, посвященной Виктору Сосноре: «Шорох волн набегающих слышен и далекое пенье трубы. Над дворцовою острою крышей золоченые светят гербы. Пол паркетный в покоях не скрипнет, бой часов раздается не вдруг. Император играет на скрипке — государство уходит из рук».
По мне, так песня Городницкого и повесть Сосноры перевесят всю историческую традицию, особенно российскую. Как там у Бернарда Шоу в его замечательной мелодраме «Ученик дьявола»: «Но что же скажет история? — Как всегда, солжет». И то сказать, повторять вслед за умелой и жестокой путчисткой все выдумки и сплетни, которые она навалила на свергнутого ею императора: идиот, импотент, любовницу держал, Россию не любил, алкоголик, поклонник пруссаков, да он сам немец, — вряд ли правильно.
Тем не менее исправно повторяют. Мажут дегтем политика, прекратившего ненужную и бессмысленную для России войну
в Европе, уничтожившего тайную полицию (свергшая его Екатерина этот институт восстановила), давшего «Жалованную грамоту дворянству» (и готовившего такую же грамоту для крестьянства)
и свободу вероисповедания старообрядцам. Он и трети не выполнил из своего пакета реформ. Мало что забыли, так еще и ославили. Почти прокляли.
Для полновесного проклятия Петру III от населения страны, одну часть которой (дворянство) он освободил от обязательной военной службы, другой части которой разрешил отправлять обряды, не опасаясь полицейского преследования,а всех в целом избавил (на некоторое время) от пригляда стукачей и спецслужб, не хватило жестокости. За что проклинать политика, который никого не казнил (явно), никого не убил (тайно), не сослал, не запретил, в общем, не пресек, да ещеи войну окончил? Не за что. Так что Петр III был удостоен только презрения, но полновесного. Слабак. С бабой не совладал.
И вот новая экспозиция, отнюдь не удивляющая того, кто хоть что-то знает об этом императоре. Да. Никто из русских царей и цариц (за исключением Петра I) не жил с такой подчеркнутой, демонстративной скромностью. Да. Это была продуманная стратегия властного поведения. Я не великий шах-падишах, властелин полу- (или сколько там?) мира. Я труженик государства. Вы — в казармах, в канцеляриях, на полях, на фабриках, я — здесь, на троне. Ничего лишнего. Никакой роскоши. Никакого дворцового размаха. Комнаты, как в помещичьих усадьбах.
Да. Чем-то похоже на обстановку жизни первого Петра. Есть отличия. В обстановке жизни первого реформатора России было больше брутальности. Здесь больше уюта, хрупкого, как и всякий уют. Больше света. Даже отдых от госдел — разный. У Петра I — хобби, не развлечение, но отвлечение от основной работы: токарный станок. Мускульное напряжение, глазомер, точность. У Петра III — скрипка. Вообще-то, тоже и глазомер, и точность, и даже мускульное напряжение, но другие. Человек, играющий на скрипке, не сможет умело дать в глаз противнику. Человек, работающий на токарном станке, сможет и дать, и добавить, чтоб не встал...
И еще одно. Невероятно много китайщины. Всяких безделушек из Китая и под Китай сделанных. Важный момент для эпохи просвещенного абсолютизма, ярким представителем которого был Петр III.
Конфуцианство, с которым Европа тогда ознакомилась и соответствующим образом реципиировала, стало подспорьем для формирования идеологии просвещенной монархии и для функционирования ее бюрократического аппарата. Сама мысль о том, что все в государстве суть шестеренки огромного механизма,и в самом последнем столоначальнике, как в зеркале, отражается великий император (а в нем сообразно отражается самый последний столоначальник), а значит, если столоначальник берет взятки, то
и наверху начнутся сбои системы, — была (согласитесь) и плодотворна, и прогрессивна, да, в общем-то, и демократична. Поэтому Петр III так любил Китай и так интересовался им.
Единственное, что удивило меня, — отсутствие книг. Помещение библиотеки есть, а книг на полках немного. Этого быть не могло. Петр III был (не мог не быть) книгочеем. Я поинтересовался
у милой экскурсоводши, а где книжки. Она ответила: «Всю книжную коллекцию Петра III его вдова передала в Публичную библиотеку…» Я открыл рот, чтобы спросить: «Как? Публичная библиотека была официально открыта в 1794 году, фактически в 1814-м, а до того где были книжки?» Но еще до того, как я сформулировал вопрос, она на него ответила:«А до того книжная коллекция Петра была в личном владении императрицы. Ну, это была их общая библиотека».

«Я клянусь, что это любовь была…»

Когда-то я очень не любил императрицу Екатерину II. Почти как Виктор Соснора, в повести которого она изображена отвратительной, властолюбивой, развратной, жестокой интриганкой, похотливой, холодной крокодилицей в человеческом облике. С течением времени у меня изменилось отношение к этой страстной, умной, волевой женщине. Толчком послужила комическая беседа с одной читательницей Публичной библиотеки.
Молодая красивая девушка пришла за консультацией касательно церковной реформы Екатерины (попросту говоря, отъема земель у монастырей). Я сходу заметил: «А, мужеубийца». Девушка удивленно вскинула бровь и сказала: «Так он же импотент…» Тогда я вскинул бровь, не удивленно, но радостно: «У Вас очень интересный, но зловещий подход к нам, мужчинам: отработан — на мясо! Так, надо понимать?» Девушка так громко засмеялась, что пожилая грымза (извините, читательница) с неудовольствием наблюдавшая наш тет-а-тет, подошлак моему служебному месту библиографа и сурово потребовала прекратить нести жеребятину, несовместимую со старейшим культурным учреждением России. Мы и прекратили.
Но осадок остался. У меня. Вообще-то, секуляризацию монастырских земель предусмотрел Петр III. (Вот если бы он это успел сделать, тут бы проклятие было оглушительным, анафеме предали бы, поди. С матушкой-императрицей анафемы не канают.) Вообще-то план реформ, разработанный Петром и его госсекретарем Волковым, Екатерина выполнила, за исключением самых радикальных пунктов.
Да и как воплотить их, если депутаты от купечества на созванной ею Уложенной комиссии внесли деловое предложение: «Вот у дворян есть крепостные, а нам нельзя крепостных иметь. Несправедливо, матушка, нам ведь много не надо, душ сто-двести…» Тут призадумаешься о предоставлении гражданских прав такому населению. Да еще кровавое восстание, во главе которого — Петр III, то есть Емельян Пугачев. «Блеском сабель и пламенем алым ненавистных пугая вельмож, он вернется, грозя небывалым, на себя самого не похож», — как поет Александр Городницкий.
Интересный был момент во всей пугачевщине. Императрица пришла посмотреть на плененного Пугачева. Что это была за встреча — не ведомо. Воспоминаний об этом не осталось. Но я думаю, что Екатерине Алексеевне хватило черного юмора всплеснуть руками и воскликнуть: «Майн Готт! Ви ферэндестест ду!» («Мой Бог! Как ты изменился!»)
Я клянусь, что это любовь была… Они были знакомы с отрочества. Два европейских подростка в холодной полуазиатской стране. Екатерина вспоминала, что в детстве они играли с будущим мужем. Она одевалась в маленький военный мундир, а он командовал… парадом. Они книжки вдвоем читали. Библиотека была общая. И собирали книжки вдвоем. Он был ее учителем. Мягким, нервным, добрым. Таким, какой не удержит власть. Значит, надо его сместить. Вот она его и сместила. И затаптывала любовь к нему любовниками, клеветами и сплетнями.
А книги забрала к себе. Потом передала в первую публичную библиотеку страны. В прошлом году издан каталог книжного собрания Петра (и Екатерины). Пятьсот двенадцать страниц мелким кеглем одних названий. Не руками махали реформаторы холодной страны, книжки читали, думали над ними, делали выводы и принимали решения.
Парк вокруг небольшого дворца Петра III огромный. В центре пруд и система каналов, холмы, снег. Я вышел из дворца, пошел к оленьему загону. Там на белом снегу неподвижно стояла красивая лань
с печальными раскосыми глазами.