Пруст и Рюриково Городище

Пристань была недалеко от надолбов. Пассажирский пароходик из Новгорода приходил четыре раза в день. Кто не успел, тот опоздал. Помню, как меня впервые поразил один из парадоксов России, с которым я тогда (двадцать с чем-то лет назад) столкнулся впервые. Новгород виден. Вот он – рукой подать. Кремль. Рядом с Кремлем – огроменный памятник, мужик с мечом и на коне. Пароходик доплывает до Кремля минут за пять, но ежели уплыл, то жди следующего часа четыре. Или топай на автобусную станцию, пили на автобусе по дорогам до единственного (по-моему) моста через Волхов.

Вроде бы совсем близко, а вот далеко. Я тогда был в археологической экспедиции. Место называется Рюриково Городище. Теперь оно официально в городской черте Новгорода. Тогда было в области. Резиденция новгородских князей. Самое древнее поселение на Волхове. Руина церкви Благовещения XIVвека. Разрушена в хлам во время войны. Передний край. На этой стороне были наши войска, а на той, где высится Юрьев монастырь, стояли немцы. То есть испанцы. «Голубая дивизия». Добровольцы.

Франко был осторожный парень. Во вторую мировую не вступил. Держал благожелательный по отношению к Германии нейтралитет и полуоткрытую границу для беженцев из оккупированной Гитлером Европы. Вроде как нельзя перейти, но если постараться, то можно.

На той стороне Волхова стояли испанские добровольцы. Аристократы, потому и дивизия – голубая. Голубая кровь, как вы догадались. Церковь Благовещенья высилась на самом берегу. Огромный княжеский храм. Есть разница между небольшими новгородскими церквями, демократическими, так скажем, и княжескими хоромами для Бога. Разумеется, эти хоромы были разнесены в пыль. Не совсем, правда. Будто гигантский палец, в небо торчит по сию пору древнекирпичный обломок.

Еще на берегу было три домика, огороды и археологический лагерь у самой воды. Я тогда был очень догматически настроен. Советский мальчик, что вы хотите. Читал протоколы съездов партии, переизданные в начале шестидесятых. Интересовался трагедией революции. Кстати, до XVI съезда - очень увлекательное чтение.

В общем, дураком я тогда был редким. Семафором зеленым, по солженицынскому определению. Именно там, на Рюриковом Городище я получил первую прививку от рэд пропаганд. Не житейскую, что удивительно, а опять-таки интеллектуальную. У нас был очень хороший руководитель практики. Сейчас он членкор и вообще большой человек. Берестяную грамоту нашел в 2003 году все на том же Рюриковом Городище, а тогда он был совсем молодым, мы его звали Женей, хотя и на Вы.

Он как-то услышал, что я процитировал товарища Дзержинского, мол, если мы не переломим мелкобуржуазную стихию, она нас поглотит. Шофер дядя Вася, умный и веселый алкоголик, присутствовавший при разговоре, бормотнул: «Переломили. Гирькой всю страну отфигакали». Я покраснел до слез и даже не нашел, что ответить.

Спустя некоторое время Женя отвел меня в сторону и показал фотографию 1913 года. «Как Вы думаете, Никита, что это?». Я запнулся, потому что я не узнал смутно знакомого места на фотографии. Цветущие сады, множество домов, церковь на берегу, колесные пароходики на реке. Вообще-то, сплошная мелкобуржуазная стихия, плещущая в меня через край старой фотографии. И в этот момент я узнал.

Вот, стало быть, это и есть мелкобуржуазная стихия, которую надлежало сломить. То есть вместо этих городков – индустриальные гиганты. Вместо торговцев и крестьянских хозяйчиков – рабочий класс и трудовая интеллигенция, ну и колхозное крестьянство, из тех, кто останется. То есть вот жили люди, крепко, богато, трудились. О мировой революции и победе коммунизма во всем мире не думали. И вот их жизнь – хрясь об колено – и переломили. И на месте их жизни - пустота. Три домика, огороды. Пристань у надолбов недостроенного моста, куда четыре раза в день приплывает пароходик из Новгорода.

«Подождите, – сказал я, – но это же…» – «Ага, –подтвердил Женя, – это Рюриково Городище в 1913 году…». И спрятал фотографию.

Нумизмат-любитель и Спас на Нередице

Порой из Новгорода на резиновой надувной лодке к нам приплывал нумизмат-любитель. Патлатый, бородатый, голый по пояс и в шортах. Тихий, вежливый и интеллигентный. Женя относился к нему неприязненно, как всякий профессионал ко всякому любителю. «С раскопа этого тихушника гнать», – строго повелел он нам. Но «тихушник» на раскоп и не совался. Соблюдал границу. Бродил по песчаному берегу и внимательно смотрел себе под ноги. Я глазам своим не поверил, когда он нашел древнюю монетку. Она была стертая, тонкая, хрупкая и напоминала рыбью чешуйку. Я бы ее не заметил. Так я и не заметил.

Разумеется, я выразил ему восхищение. «Тихушник» улыбнулся и впервые заговорил: «Это что… Вот я однажды вышел после бани пивка попить. Стою с мужиками, смотрю, на мостовой что-то блестит… Осколок бутылки, что ли? Подошел, нагнулся, мать честна, динар! Золотой арабский динар. Инсайд! – (так я впервые услышал это слово) – Представляете: пивной ларек у баньки, распаренные мужики пену с кружек сдувают, воблу чистят, а в ошметках пены и среди рыбьих чешуек ну и прочего лежит золотой динар…»

Я его понял.

Новгородская республика была действительно окном в мир для древней Руси. В гораздо большей степени (как это ни странно), чем Петербург был окном в мир петровской и послепетровской России. При всей моей любви к нашему городу не могу не признать: в Петербурге с самого его начала было нечто витринное, нечто демонстрационное. А Новгород, входивший в состав ганзейских городов - Любек, Данциг (Гданьск), Ревель (Таллин) и другие, - не демонстрировал, у нас де, как в Европе, а жил, как в Европе. До того, как его переломили об колено московские централизаторы.

Нанимал князей, по-нашему говоря, военных министров, потому и жили князья вдалеке от города, на Рюриковом Городище. Избирал посадников на четыре года. На второй срок нельзя. Отслужил городу и дальше занимайся своим делом. Был один случай, когда новгородцы попросили посадника Онцифора Лукинича остаться на второй срок. А он в ответ: «Ребята, закон есть закон… Только один срок. Спасибо за доверие, но не могу». Кстати, на подворье семьи Лукиничей как раз и обнаружили во время раскопок первые берестяные грамоты, свидетельствующие о высоком уровне грамотности в Новгородской республике.

Одна из этих грамот вышибла из души Николая Глазкова прекрасные стихи. Я их люблю и процитирую: «“Аз тебе хоцю!” – писал писалом на бересте грамотный мужик. Был, наверно, откровенным малым и в любви желанного достиг. “Аз тебе хоцю!” – здесь взлет отваги, честное влечение души… Мой коллега-лирик, на бумаге попытайся лучше напиши…»

Для замкнутого, иерархизированного, ханжеского Московского царства такие письменные признания немыслимы. А в открытом Западу и Востоку торгово-ремесленном Новгороде – почему бы и нет? Вот его и сломали. Забили окно наглухо. Открытость новгородского мира, его образованность я увидел в церкви Спаса на Нередице. Она совсем недалеко от Рюрикова Городища, но попал я в нее только в середине «нулевых». И если вы думаете, что что-то изменилось на Рюриковом Городище и в его окрестностях… Церковь XII века. В войну тоже была разрушена. Ее восстановили. И самые древние фрески, каковые в ней сохранились – тоже.

Смотрю на фрески - ничего понять не могу. Апостол Павел с мечом, апостол Петр с ключом – все как полагается. Канон соблюден. А что-то не то… И понимаю. Апостол Петр… В кипе. То есть новгородский богомаз XII века прекрасно знал суть разногласий между двумя апостолами, каковую не всякий современный российский интеллигент, будь он тысячу раз православный, знает.

Именно апостол Петр настаивал на обязательном обрезании крайней плоти и ношении кипы для братьев, вступающих в общину. Апостол Павел утверждал, что это вовсе не обязательно. Ибо если обрезано сердце, то внешние знаки не важны.

Осмотрев фрески, я двинулся вдоль насыпи не построенной железной дороги к Волхову. Железную дорогу начали строить незадолго до начала первой мировой. И мост через Волхов тогда же начали. Не завершили. Остались насыпь, словно широкий вал старой крепости, и надолбы, торчащие из Волхова.

Спустя двадцать с чем-то лет я снова пришел к опорам недостроенного моста. Торчали, как и прежде, красивые и бесполезные. Не в такой уж дали был виден Новгород. И к пристани – вот удача! – шел пароходик.