4347
0
Елисеев Никита

Нескучный сад в цвету

Весна. Полагается читать что-то захватывающее и интересное. Закроешь книжку и жалеешь, что она кончилась. Но ведь литература, как вода, кого-то держит, кого-то нет. Посоветуешь то, от чего не мог оторваться, а тебе скажут: «Да ну, скукота…». Или (уважительно): «Наверное, хорошо, но читать такое не могу – укачивает…». Однако  рискнем и порекомендуем.

Рыцарь

«Трамвайное чтение» – термин, придуманный Ильфом и Петровым. Книги, которые читают в общественном транспорте. К таким Ильф и Петров относили и свою дилогию о великом комбинаторе. Удивительное дело, в вагоне метро я жадно читал месяца три совсем другую книгу: «Азбуку» Чеслава Милоша, польского поэта и нобелевского лауреата. Парадокс, ибо это серьезная, даже трагическая книга. Одна из последних книжек Милоша. Построена она по типу «Телефонной книги» Евгения Шварца. Только Шварц расположил в алфавитном порядке всех друзей и рассказал о каждом, что помнил и что понял. А Милош - и друзей, и недругов, и города, и села, и прочитанные книги - вообще, все, что так или иначе оставило след в его душе. Допустим, что у него было в жизни на букву «С»? «Сосновская, Халина – моя бывшая шефиня в варшавской дирекции довоенного Польского радио». Дается краткий очерк жизни Сосновской, да такой, что хочется воскликнуть вслед за Генрихом Гейне: «Шляпы долой, господа! Я говорю о польских женщинах…». Сторонница Пилсудского, но демократка. Патриотка, которой был отвратителен антисемитизм, набиравший обороты в Польше ее генерала, ее вождя. Она пробила на Польском радио передачу для Януша Корчака «Лекции старого доктора». Подпольщица в оккупированной немцами Варшаве. Участница Варшавского восстания. В сталинизированной Польше Болеслава Берута арестована и осуждена на 15 лет. Отсидела от звонка до звонка. Помогала узницам. Умерла в 1973 году в гордой старости.

Милош прожил огромную жизнь. Детство провел в Сибири, потом на Волге, отрочество и юность в польском Вильно, зрелость – в Варшаве, во Франции, в США, старость – в Польше. Был коммунистически настроенным поэтом-авангардистом, сотрудником Польского радио, подпольщиком, дипломатом, эмигрантом, американским профессором. Ему есть что вспомнить, чем поделиться с читателем. Весь ХХ век лег на плечи шляхтича из-под Вильно. И он вынес эту тяжесть с честью. Не изменил себе и не изменился. Потому что был … рыцарем. И когда это понимаешь, то становится ясно, почему так интересно читать эту книгу. Не только потому, что ее можно читать с любого места, где откроется. Не только потому, что она на редкость информативна. Но и потому, что в ней ощутимо обаяние личности. Старомодной, шляхетской, благородной. Таких теперь не делают.

Милош Ч. Азбука. Пер. с польск. Н. Кузнецова. – СПб., Изд-во Ивана Лимбаха, 2014.

Русский европеец

Не могу не согласиться с покойным Виктором Топоровым: лучше всех по-русски тогда писал и сейчас пишет Самуил Лурье. Его интонация - язвительная, нервная, скороговорочная, но четкая - врезается в память. Ее ни с какой другой не спутаешь. Ей хочется подражать, но поди-ка сумей так выгибать фразы, как Лурье. Его вокабуляр со старомодными речениями, жаргонизмами, издевательски примененными канцеляритами советской и пост-советской поры – лингвистическое зеркало истории и современности. В сборнике «Вороньим пером» изданы два его текста: трактат «Изломанный аршин» (его не грех и перечитать) и новая повесть «Меркуцио». Она коротка, энергична, странна. Более всего она напоминает «Четвертую прозу» Мандельштама. В ней достигнута мандельштамовская степень последней писательской свободы, когда он, казалось бы, вовсе не думает о гипотетическом читателе: пишет, что хочет и как хочет, а читателю все одно интересно. Пересказывать повесть смысла нет. Скажу только о своем ощущении: она про непобедимую хрупкость добра. Ее тема – шаламовская: человеческое, культурное, цивилизованное очень хрупко. Это тонкий слой, натянутый над бездной варварства, ксенофобии, обскурантизма, просто зверства. Прорвать его труда не составляет. Тем не менее он (этот слой) не гибнет, прорываемый, восстанавливается. И это чудо. Такую повесть мог написать только русский европеец, каковым Самуил Лурье и является.

Лурье С. А. Вороньим пером. – СПб.: Пушкинский фонд, 2015.

Печальный памятник

Есть все же ленинградская проза. Это не местничество, не местнический патриотизм. Это констатация факта. Есть такая проза печальных, ироничных интеллигентов, склонных к фантасмагории. Интеллигентов, далеких от жесткой этики Льва Толстого: человек должен быть хорош. Им ближе позиция Пушкина и Достоевского: человек может быть плохим. Кроме того, им внятнее абсурд бытия, а не его гегелевская разумность.

Николай Крыщук – один из самых ярких представителей этой школы. В его новом сборнике «В Петербурге летом жить можно…» собраны повести, рассказы, короткие, почти дневниковые записи. Особо стоит выделить повесть «Дневник отца», написанную на основе военного дневника отца писателя. Не побоюсь патетики: это печальный памятник великому и несчастному поколению фронтовиков Великой Отечественной.

Крыщук Н. В Петербурге летом жить можно… Повести, рассказы. – СПб., 2014.                

если понравилась статья - поделитесь:

апрель 2015

Домашний круг