Каприз и пафос

Один из немногих восстановленных помещичьих парков вкупе с восстановленным усадебным дворцом находится в деревне Марьино под Тосно. Там теперь отель и парк, прилегающий к означенному отелю. Все это принадлежит питерской бизнес-вумен, Галине Георгиевне Степановой. Повторюсь, каприз и пафос в одном флаконе. Лопахин в юбке — уже хорошо. Ни один театральный постмодернист до такого не додумался. Но Лопахин, сделавший отель из усадьбы, — пять с плюсом.

В истории Марьино вообще много… того, что Достоевский называл «изгибчиком». Вначале имение принадлежало Павлу Строганову, наследнику одворянившегося купеческого рода. От купца в аристократе Строганове уже ничего не осталось. В нем появилось нечто новое. «Аристократ, идущий в революцию, обаятелен», — вот что в нем появилось. Его воспитателем был Шарль-Жильбер Ромм — будущий якобинец, один из организаторов последнего восстания санкюлотов против термидорианской реакции в 1795 году, заколовшийся в тюрьме накануне казни.

Вообще-то, и сам Павел Строганов оказался без трех минут якобинцем. Он был в Париже в самом начале французской революции. Вместе с учителем примкнул к самым левым, самым радикальным ее участникам. Его подпись вместе с подписью Максимилиана Робеспьера стоит под манифестом группы, из которой позднее образовался якобинский клуб. Однако тут матушка-императрица заинтересовалась: «А что там Павлуша Строганов поделывает в парижской буче, боевой и кипучей?» — и немедля повелела Павлуше воротиться, что Павлуша немедленно и сделал.

Вне всякого сомнения: «аристократ, идущий в революцию» — обаятелен. Столь же несомненно: «аристократ, вот так выходящий из революции», мягко говоря, мало симпатичен. Да он бы и рад за свободу, равенство, братство, но боязно, мамка не велит. Дома наругают и имения отберут. Вернулся, подружился с будущим императором Александром I. Вписался в «дней александровых прекрасное начало». Вместе с Новосильцевым и Чарторижским составил триумвират неудачливых (по большому-то счету) реформаторов России. Замах был мощный: и отмена крепостного права, и… Конституция, и (не поверите) представительные учреждения (парламент, все такое) — удар на копейку. Указ о вольных хлебопашцах и вместо коллегий — министерства.

Женился на Софье Владимировне Голицыной. Воевал, и воевал отважно. На войне потерял любимого сына. Спустя три года после его гибели, в 1817-м, помер. Это развернутый эпиграф к самой истории. Джордж Оруэлл писал: «Всякая жизнь, если рассматривать ее изнутри, представляет из себя череду сплошных поражений». И то: Павел Строганов, подчинившись приказу матушки-императрицы, какое оправдание имел? «Вернусь в Россию и — дай срок — займусь реформированием страны на началах политической свободы, социальной справедливости и гуманизма (Liberte. Egalite. Fraternite). Отобью Наполеона с «двунадесятью языками» и возьмусь за прерванный курс реформ». Ан ничего и не вышло.

Между тем его жена, потом вдова, близко даже не задумавшаяся о справедливости или несправедливости крепостного права или его экономической целесообразности, поставила перед собой крохотную цель: обустроить доставшиеся ей от мужа земельные угодья под Петербургом, отгрохать парк с дворцом, — и преуспела.

Мне вспоминаются печальные рассуждения одного очень умного моего современника: «Мужчины России, в массе своей, ни на что не годны. Нет, годны на то, чтобы воевать и погибать. Держат Россию (в массе своей) бабы. И это очень плохо. Потому что (можете считать меня сексистом) женщины по природе своей не могут видеть общей перспективы. Они — тактики, а не стратеги. Поэтому, кстати, они, как правило, консервативны и могут действовать только в предложенных обстоятельствах».

Марьино

Строго говоря, никакого Марьино до Софьи Владимировны Голицыной и не было. Просто в центре мужниных (а после свадьбы и ее) земельных угодий барыня решила построить парк с дворцом и назвать Марьино, в честь бабушки мужа, Марьи Строгановой. Объяснение топониму дано в письме Софьи Голицыной мужу на фронт: «Марьино — это имя, которое я отныне даю тому, что мы называем Тосно. Это имя ранит мое самолюбие, но я не начну с имени». Неплохо, да? Вообще-то, хорошо бы назвать то, что я сделаю, Софьино, но ладно уж, почту твою бабулю. Земли все ж таки твои.

Целиком и полностью крепостное и иностранное предприятие. Первым проектировщиком дворца (по небезосновательному мнению двух исследовательниц дворянских усадеб под Петербургом, Нонны Мурашовой и Лины Мыслиной) был крепостной Голицыных, Андрей Воронихин. Вольную ему Софья Владимировна дала очень нескоро. Казанский собор он строил уже не крепостным, как вы догадываетесь. Зодчий предполагал построить дворец в виде разомкнутого круга. Поскольку он был масоном, то, скорее всего, этот его проект — из масонской символики: храм Солнца.

Изменил проект Воронихина немецкий архитектор Христиан Мейер, выписанный Софьей Владимировной из… Великобритании. А воплощал в жизнь ученик Воронихина, незаконнорожденный сын вольноотпущенной крепостной Строгановых, Иван Колодин. (Когда родился — неизвестно, вроде бы в 1788 году, когда умер, тоже неизвестно — после 1838 года.) Расписывал дворец итальянец, родившийся в России, Джованни Батиста Скотти. Парком занимался шотландец, Адам Менелас.

Продолжил строительные работы на территории имения крепостной Голицыных, Петр Садовников. Парком и лесом занимался крепостной Строгановых, основатель российской школы лесоводства, Александр Теплоухов. И тому, и другому Софья Владимировна долго не давала вольную. А зачем? Работы по обустройству парка и парковых построек еще не закончены.

Предвижу пожимание плечами. Мол, ну и что? Зато как построили, как обустроили! А вы представьте себе ощущение интеллигентного образованного человека, который — раб. Хозяйка может его… выпороть. Разумеется, образованная, интеллигентная женщина, так что не выпорет. Спасибо ей за это большое. Да, на деньги Софьи Владимировны Теплоухов учился в престижнейшей лесоводческой школе Европы, немецкой Тарандтской школе. Его захотели оставить там преподавателем. И он захотел там остаться. Софья Владимировна Голицына немедля выписала его из Германии. Это еще что за преподавание? У меня парк и лес вокруг парка еще как следует не обустроены. Давай назад, в Марьино.

От Софьи Владимировны осталось много интересных документов. Вот самый интересный, столь же много говорящий об этой женщине, как и ее объяснение (мужу на фронт) относительно топонима усадьбы:        

«По случаю нового предположения о разделении полей между всеми крестьянами Марьинской вотчины и о размещении жилищ по особому плану … в отвращение безобразия, поисходящего от ныне существующего образа устроения оных, несогласного с общепринятым новым планом о построении деревень, предписываю навсегда строжайше запретить крестьянам не только без разрешения моего самопроизвольно возводить новые домашние строения, переносить оные с одного места на другое, но даже и поправлять».

А теперь представьте себе: подавляющее большинство нас — ближайшие потомки тех, кому совершенно спокойно и на абсолютно законных основаниях из соображений эстетического ли порядка или… пожарной безопасности некто мог (или могла) запретить перестроить их дом, пристроить к нему сараюшку или перекрыть прохудившуюся крышу. У вас есть какие-то вопросы относительно того, почему мы — такие, а не иные? У меня — нет.

После…

После смерти Софьи Владимировны Строгановой Марьино досталось ее дочке Аглаиде. По всем психологическим законам (антисценарий это называется) у жесткой, деловой хозяйки выросла нежная, мало разбирающаяся в делах женщина. Одно ее распоряжение доказывает, что и подвластные ей крестьяне смену власти почувствовали очень хорошо: «крестьянам и их детям езда, ходьба через парк и мимо каменного дома строго воспрещена, так как проходящие садом ломают молодые деревья, палисад и затаптывают луга. Запрещено делать гульбу, громко петь и играть на гармонике…»

То есть при Софье Владимировне никому из крестьян и в голову бы не пришло «белую (парковую) березу заломати», а затем, развернув тальянку во всю ширь мехов, спеть в непосредственной близости от барского дома: «Ййййэх, утки к берегу плывут, мелодично крякают, мою милую… неустановленные лица мужского пола… любят, да так интенсивно, что… только серьги звякают». Поэтому подобного распоряжения Софья Владимировна и не издала.

А после… здорово после всего была, как известно, революция. Поразительно, но дворец Софьи Владимировны не разграбили и не сожгли. Видимо, над ним все же витал суровый genius loci (гений места), дух хозяйки. При Советской власти дворец был сначала музеем-усадьбой дворянского быта, потом филиалом Русского музея, потом Домом отдыха ученых, потом — опытной станцией Научно-исследовательского геологоразведочного института, потом — детдомом, штабом немецкого оккупационного полка, после войны снова детдомом, потом — профилакторием завода «Сокол».

В 2005-м завод обанкротился. Парк и дворец купила питерская (повторюсь) бизнес-вумен, Галина Георгиевна Степанова. Отреставрировала дворец, восстановила почти все парковые постройки и сам парк. Открыла отель.