До XVII века селеньице принадлежало Водской пятине Великого Новгорода. В 1570 году, во время опричного погрома новгородских земель, Водская пятина обезлюдела. Властную вертикаль на Карельском перешейке укреплял опричник Темеш Бастанов. Казнили беднягу спустя два года после его административных успехов, когда Иван IV занялся ротацией опричных кадров. По Столбовскому миру 1617 года Кавголово и вся Водская пятина достались Швеции. После Северной войны перешли к России. Кавголово (или Калголово) вручили графам Шуваловым.

Не помню, с чего меня понесло в бывшее шуваловское владение… К столбу на платформе было приклеено объявление: «Пропал пес. Перепрыгнул через забор и уехал на электричке. Хаcки. Не злой и очень веселый». Уж наверное веселый, не злой и свободолюбивый. Такое учудить.

Стратегия

Я потоптался на платформе, увидел парня, поднимающегося из подземного перехода, поинтересовался: «А как к Орлиной горе пройти, не знаете?» — «Знаю, — с гордостью отвечал парень, — но туда теперь не пройти. Стратегический объект. Я там работаю…» — «Помилуйте, — изумился я, — надо полагать, там спортивное что-то строят?» — «Строят», — подтвердил парень. «Так что ж там стратегического?» — «Ну, — подумал парень, — строго говоря, здесь все стратегическое. Видите железнодорожные пути?» — «Вижу…» — «Вот… Стратегический объект. Фотографировать нельзя. Зарисовывать нельзя, понимаете?» Этого я никогда не понимал, но согласился: «Понимаю, как не понять…»

И двинулся вдоль забора с трогательной надписью: «Зона чистоты. Мусор не складывать». Над зоной чистоты высились какие-то недостроенные индустриально-спортивные стратегические объекты. Меня обогнал мужик с сигареткой. Мне стало любопытно. «Простите…» Мужик остановился. «Орлиная гора — вон там?» Мужик посмотрел и кивнул. «Стройка?» — «Вроде того, и я на нее иду. Меня там машина ждет…» — «Так я вас задерживаю?» — «Ничего-ничего, пусть подо-ждет, время идет, а деньги капают…» Этот афоризм мне понравился больше, чем рассказ про стратегию.

В тот день собачья тема меня не оставляла. На горке стоял дом с флюгером, похожим, как мне сначала показалось, на мушкетера, подошел поближе — убедился в ошибке. Над крышей особнячка застыл русский конный дружинник в шлеме-шишаке. Просто флюгер всегда изящен, легок. А воинственная легкость, милитаристское изящество — ничего не поделаешь — свойственны мушкетеру, а не дружиннику. Я обогнул дом и прочел любопытнейшую красно-черную надпись, составленную со своеобразным солдатским юморком: «Ахтунг. Зээр безе хунд. Цап-цап за яйцен. Кусирен зи дойч». Видимо, составитель надписи вспомнил афоризм Карла XII, известный нам в пересказе Ломоносова: мол, итальянским — с друзьями, французским — с женщинами, немецким — с врагами, но ежели бы русскому он был обучен, да смешал бы его с немецким… 

Голифка и трамплин

До Орлиной горы я не добрался. Топал по занесенной снегом улочке промеж современных особнячков и деревянных дачек советского периода, сопровождаемый заливистым лаем не таких веселых и добрых псов, как тот уехавший на электричке, и нагнал усатого толстяка. Как же его было не спросить про Орлиную гору? Усач посмотрел на меня неприязненно: «А зачем?» — «Так, интересно…» — «Угу, ознакомительная экскурсия?» — «Вроде того…» Усач сплюнул: «Какая она Орлиная… Дураки назвали… Орлиная, Орлиная… Срыли ее, срыли Голифку…» — «Простите, как…» Усач посмотрел на меня, потом пояснил: «ГОЛИФК. Государственный ордена Ленина институт физической культуры имени Лесгафта. Сокращенно: ГОЛИФК. Гора так называлась в честь института, там их база была — Голифка. Гора там одна какая-то торчит, но на ней лес густой. А Голифку срыли. Тоннелей каких-то накопали…» Усач снова сплюнул.

Мы вышли на шоссе. В небо упирался гигантский трамплин. На редкость, надо признать, красивое зрелище. Словно крыло огромной птицы, ткнувшейся в землю. «Самый высокий в Европе?» — спросил я, указывая на трамплин. Усач кивнул. Задержались у остановки. «А у нас и зоопарк есть…» — несколько не в лад сказал усач. — «Это где?» — Усач объяснил: «Часовню видишь?» На холме торчала высоченная краснокирпичная, золотокупольная, очень тонкая часовня. «Вот, не доходя до часовни — налево. Вниз по Северному склону…» — «А до часовни — по шоссе?» Усач хмыкнул моей непонятливости. «Точно. Мимо кафе “Сытая коза”, потом ресторан “Две козы”, потом магазин “Фантастика”, там и сворачивай».

Кирха, токсовские финны и органный часПо правую руку обнаружилась кирха. Токсовская кирха, построенная в 1887 году, в 1937-м закрытая, в 1994-м восстановленная. В Токсово жили по большей части финны, лютеране. Более того, свободные финны, арендаторы. Кавголово было владельческим селом, а Токсово — свободным. Среди финнов Карельского перешейка была даже такая поговорка: «Свободен, как токсовский крестьянин». Ее вспоминает финский писатель Юхани Конкка в автобиографическом романе «Огни Санкт-Петербурга».

Отец его, Сима, — Семен Конкка — был первым председателем токсовского волостного Совета крестьянских депутатов. 24 июня 1918 года волсовет принял такую резолюцию: «Политика Совета Народных Комиссаров привела страну к гибели, вместо обещанного мира народ втянула в гражданскую войну, которую все более углубляет и вовлекает все новые слои населения, учреждает комитеты бедняков, посылает отряды за хлебом, поэтому все мы единогласно требуем созыва Учредительного собрания, предоставив ему всю полноту власти. Только Учредительное собрание выведет страну из анархии и голода, восстановит порядок на всей русской земле».

Понятно, что осенью 1919-го первый председатель первого токсовского волост-ного совета со всей семьей бежал в Финляндию. Заметьте, что можно было бы написать и так: «Удивительно, но только осенью 1919-го...» Сын его, Юхани, стал известным финским писателем. В 1959 году приехал в Ленинград, съездил в родное Токсово. После чего и написал «Огни Санкт-Петербурга». Естественно, ведь он же не узнал родные места. Понял, что они остались лишь в его памяти. Решил сохранить их не только для себя.

Ну вот я и остановился у лютеранской кирхи в поселке Токсово на улице Советов, не без интереса читая объявление: «Органный час. Музыка позднего Возрождения. Нидерланды. Испания. Свелинк, Кабесон, Кабальянес. Играет и рассказывает Ольга Минкина». Я чуть в снег не сел. Свелинк — великий голландский композитор XVI века! Антонио Кабесон — гордость испанского музыкального барокко, слепой композитор, современник Темеша Бастанова, лихо зорившего Водскую пятину… Кабальянес… А вот про него я ничего не знаю. Зато про Ольгу Минкину кое-что знаю. Замечательная органистка, музыкальный педагог и музыкальный терапевт, доктор философских наук. Ничего себе — органный час в поселке Токсово. Молодец токсовский пастор. 

Ворон и медведь

Мимо плотного забора, за которым высились краснокирпичные громады православных храма, часовни и колокольни (в Питере не видел таких хором Царя Небесного) я прошел к Северному склону. Картина внушительная. Лыжников было не много, но снежные холмы, внизу домики, лес, озеро подо льдом — красиво. Рядом со мной бухнулась женщина, съезжавшая на лыжах. Разумеется, я помог ей подняться, почиститься, спросил, где зверинец. Она указала лыжной палкой: «Вон там, видите — медведь». Присмотревшись, я и впрямь увидел медведя.

В огромном вольере бурый гигант изо всех сил валял, мял, грыз и терзал автомобильную покрышку. Зверюга будь здоров.

Из соседней клетки на борца с покрышкой смотрел иссиня-черный ворон. Я им залюбовался: он был чистый, выхоленный и грозный. Вот такой, должно быть, прилетал к Эдгару По, чтобы прокаркать: «Nevermore!» («Никогда!») Или как там у Багрицкого: «Пресловутый ворон подлетит в упор, каркнет newermore он по Эдгару По». «Алло, чувак!» — услышал я и обернулся. За спиной никого не было. — «Алло, чувак!» Это говорил ворон. Я в первый раз увидел и услышал говорящего ворона. Он чревовещал. Звуки вылетали из горла, но клюв не двигался. Ворон смотрел теперь не на медведя, а на меня. Он вытянул шею, встопорщил на ней перья и выдул: «Фак!», а потом: «Гав!» Мимо прошел улыбающийся мужичок, я по-дурацки спросил: «Ворон… говорящий?» — «Точно, — с гордостью ответил мужичок, — он и матом может. Но ты ему не понравился, видишь, как смотрит… Не проси, ничего не скажет…» Ворон отвернулся.