1716
0
Елисеев Никита

Тезка императрицы

Девушка стояла в читательском алфавитном каталоге Публички и озиралась. 
Я почти 30 лет здесь работаю и знаю этот ищущий взгляд. Знаю, что дальше последует. «Вы что-то ищете?» — Почти испуганно: «Нет-нет…» Потом обнаруживаешь искателя или искательницу в самых парадоксальных местах, например в служебном корпусе у директорского туалета.
 
Критик
 
Но эта девушка оказалась смелой. Глаза ее блеснули. После паузы: «Да… 
Я хотела бы узнать, как связаны Ропша и литература». 
Вопрос из литвикторины. Вообще-то, по инструкции библиограф не должен помогать в решении задач из викторин, но мне же интересно. Я подумал и сказал: «Там утонул Майков». — «Где? Там моря нет». — Девушка смотрела на меня с подозрением. — «Система прудов, — объяснил я. — В ропшинском парке пруды плавно перетекают 
в крупнейший рыбзавод в Ленинградской области. Великолепная форель, между прочим». Девушка поморщилась: «Я не про форель. Как же это он в пруду утонул? Его убили?» — «Нет. Жаркий день, вода холодная, здоровье слабое… Сердце схватило». — «Нет, — прокачав свои варианты, возразила девушка, — это не то. Майков — это который стихи писал?» — «Нет, — ответил я, — стихи писал его брат, Аполлон. 
А Валериан писал критические статьи. Причем такие, что Тургенев, к примеру, считал, что это надежда русской критики, второй Белинский. Или критик получше Белинского, пообразованнее. Тем паче что с Белинским Валериан Майков полемизировал. Держал удар. И сам отвечал достаточно крепко. Ему не нравился безапелляционный, диктаторский, авторитарный стиль Белинского и его националистические загибы. Вообще-то, Валериан не собирался быть критиком. Он полагал, что России не особо-то нужна изящная словесность. По его мнению, ей были нужны технари, естественники, врачи. Многие его рассуждения Тургенев передал Базарову. Тем паче что Валериан Майков перевел “Письма о химии” одного из уважаемых Базаровым ученых, немца Либиха…» — «Террорист? — со странной надеждой спросила девушка. — Революционер?»
 
Террорист
 
Вообще-то, тут бы мне и догадаться, какая литература нужна девушке, но меня настолько поразило ее стихийное попадание-не-попадание в российский парадокс, что я впал в ступор. Строго говоря, никаким революционером, а уж тем более террористом, Валериан Майков не был. Но… Если бы он не утонул в ропшинском пруду, вышел бы на Семеновский плац в смертном балахоне вместе с Достоевским, Спешневым, Ахшарумовым и Буташевичем-Петрашевским. Выслушал бы барабанную дробь, потом увидел бы, как первую пятерку привязывают к столбам, чтобы расстрелять, потом прискакал бы фельдъегерь и прочел императорский указ о помиловании. Вместо расстрела — каторга. А каторги Валериан Майков, 
с его-то здоровьем, не перенес бы.
Конечно, в любой тогдашней европейской стране участники кружка Петрашевского никак не тянули на террористов. Да и в России потребовался немалый талант жандарма Липранди (прототипа пушкинского Сильвио из «Выстрела»), чтобы из собраний столичных интеллектуалов насосать террористическую организацию. Собираются критики, писатели, офицеры, читают «самиздат» и «тамиздат», обсуждают новинки зарубежной общественно-политической литературы, да, ругают царя-батюшку, да, случается, говорят: «Хорошо бы этого тирана, разогнавшего картечью несанкционированный митинг на Сенатской площади, казнить и крепостное право отменить». И что? 
В худшем случае адмссылка… Но чтобы такое сборище подводить под статью о терроризме, это Липранди уж очень хотелось еще одну лычку в петличку получить. Но! Если что и можно было инкриминировать петрашевцам помимо разговоров, так это прочтенное Достоевским на очередном пятничном собрании «Письмо Белинского к Гоголю», строжайше запрещенный в николаевской России «самиздат», 
и «Словарь Кириллова», где каких только терминов не было напихано: и «социализм», и «фаланстер», и «революция». Цензор, само собой, получил по шапке, «Словарь» был изъят. А составителем и автором статей был Валериан Майков. Так что, с одной стороны, — не террорист, а с другой…
Я кое-как изложил девушке обстоятельства дела. Обрисовал одну сторону, другую. Девушка внимательно выслушала, подумала, потом сказала: «Нет. Это не он… А что бы посмотреть по истории Ропши?» Желание клиента — закон. Почему бы и не посмотреть? Книг по истории Ленинградской области полно, и многие из них стоят в универсальном читальном зале Публички на открытом доступе.  
 
Псевдоним
 
Спустя некоторое время у моего служебного стола снова появилась та же девушка 
и спросила: «Кто такой Ромодановский? — И объяснила: — В Ропше у него был дворец. Пишут, что это сподвижник Петра». Вкратце я рассказал девушке о самом страшном и самом ярком «птенце гнезда Петрова», создателе первой тайной полиции России, цинике и садисте. Пытать он так любил, что даже в подвале своего дворца устроил пыточную камеру. Только ему Петр позволил не стричь бороду. Так советские сотрудники гэбухи держали у себя в библиотеках «Очерки русской смуты» Деникина и Ивана Ильина. Потому что «нам можно, а вам — нельзя».
Девушка внимательно выслушала мой рассказ, посмотрела статью о Ромодановском в «Русском биографическом словаре» Половцева и спросила: «А кто такой Еропкин? Он строил дворец Ромодановского в Ропше». Я рассказал и про Еропкина. Русский архитектор, автор первого теоретического труда по градостроению в России, казнен в 1740 году на Сытном рынке вместе с Волынским. Девушка подалась вперед: «За что их?» Я замялся. «Дело Волынского», вроде как конспирировавшего против Анны Иоанновны и Бирона, представляется мне такой же провокацией спецслужб, как и «дело Петрашевского». Собирались у Волынского разные люди, знатные и не очень, говорили про то, что хорошо бы ввести самодержавную власть в какие-то рамки… Никаких серьезных планов заговора, переворота у них не было. Были бы — осуществили бы с легкостью. В два щелчка, как это сделала будущая императрица Елизавета Петровна.
Девушка и это выслушала внимательно. Покачала головой: «Нет, не то». Я вздохнул: «Послушайте, девушка…» — «Я Вам не девушка! — оскорбленно вскинулась клиентка. — Девушку себе нашли». Она ткнула пальцем в свой читательский билет: «У меня имя и отчество есть». 
Я немножко испугался: «Хорошо, хорошо, — скосил глаза в билет, — Екатерина 
Алексеевна, что Вам конкретно нужно узнать?» Девушка помолчала, потом созналась: «Откуда у Савинкова такой псевдоним?»
Я откинулся на стуле: «Ропшин?» Екатерина Алексеевна посмотрела на меня с уважением (и мне это понравилось): «Да». — «Ну, это же понятно. Террорист, организатор и руководитель Боевой организации эсеров, конечная цель которой — цареубийство. Ропша — место цареубийства, вот и…» — «Где вы про это прочитали?» — быстро спросила девушка. «Про что? — удивился я. — Про то, что в Ропше два нелюбимых любовника будущей императрицы Екатерины II убили ее любимого мужа, императора Петра III?» Тезка императрицы поморщилась: «К черту подробности!» Я не мог не добавить: «Грязные…» — «Да, — кивнула она, — где вы прочитали, что Савинков поэтому взял себе такой псевдоним?»
Вот это меня тоже всегда изумляет. 
Я это называю «документальным кретинизмом». Какая-то потрясающая вера в печатное слово. Товарищи дорогие, великий исследователь Тынянов здорово сформулировал: «Документы врут, как люди…» Следователи по делу Пугачева рыли вовсю, чтобы обнаружить его связи с иностранными разведками. Принесли Екатерине II «разработки». Она только поморщилась. Это ж надо быть современным российским историком, чтобы трясти этими «разработками»: вот! — были, были связи у Емельки Пугача и с Оттоманской Портой, и с французским двором.
Я не стал вдаваться в эти подробности, а просто сказал: «В любой биографии Савинкова». Екатерина Алексеевна пожала плечами: «Нету биографий Савинкова. Были бы, я бы к Вам не обращалась». Вот это меня удивило по-настоящему. «Погодите, — говорю, — в серии “ЖЗЛ”, где вышли биографии Азефа, Гапона 
и Зубатова, нет биографии Савинкова?» — «Нет». Сели искать в электронном каталоге, где могло бы быть. 
«Вот, — сказала девушка, указав на монитор, — Марина Могильнер, “Мифология «подпольного» человека”. Здесь». Я пожал плечами: «Как знаете. Эта книжка есть в универсальном зале». Девушка ушла. Я остался думать про странную связь явлений, случайную. Случайность — логика фортуны. Как-то все сцепляется одно с другим: и первый чекист-жандарм Ромодановский, и первый репрессированный архитектор Еропкин, и первое цареубийство в России, и даже то, что 
в перестроенном дворце Ромодановского в последние годы советской власти был штаб подразделения химвойск, которое первым и отправили в Чернобыль — ликвидировать последствия аварии на ЧАЭС. Потому что все эти истории с чекистами-жандармами-террористами вроде расщепленного атома: мелочь вроде бы, а ка-а-ак рванет…
И вот я так думал-думал, смотрю — идет тезка императрицы, Екатерина Алексеевна. «Нашли?» — «Да», — отвечает. Тут я посмотрел на нее с уважением. 
«В книге Могильнер?» — «Да, — девушка выдержала паузу и признала: — Вы были правы и не правы. Есть такое предположение, что Савинков взял псевдоним в честь места цареубийства. Но, вообще-то, не он этот псевдоним взял. Этот псевдоним ему придумала Зинаида Гиппиус. Она говорила, что первые свои рассказы она под этим ником публиковала». — «Поздравляю». Девушка гордо кивнула: 
«И Вам спасибо… Съезжу в Ропшу». — «Зачем?» — удивился я. «Надо», — коротко ответила поклонница Ропшина. 

если понравилась статья - поделитесь: