1610
0
Елисеев Никита

Прощание с Константиновским

Первым хозяином Стрельны был шведский дипломат и просветитель Юхан Шютте, воспитатель знаменитого полководца, короля Густава Адольфа и первый ректор Тартуского университета. Здесь Петр I хотел устроить свой Версаль с фонтанами, но Петергоф ему приглянулся больше, и он отдал Стрельну дочери, будущей императрице Елизавете.

В 1797 году Павел I подарил Стрельну среднему сыну, великому князю Константину Павловичу. По его имени и зовется главный дворец. Из-за долгих препирательств Константина с братом Николаем, кому вступать на престол после смерти Александра, декабристы получили возможность последней попытки гвардейского дворцового переворота и первой попытки революции в России, первой серьезной встряски властной вертикали. Константин Павлович был человеком эксцентричным и плохо вписывался в какие бы то ни было вертикали и горизонтали. Он правил Польшей до восстания 1830 года. Во время битвы под Остроленкой весело говорил командующему русскими войсками графу Паскевичу: «Эх, как здорово наши поляки бьют наших русских!»

Потом дворец достался сыну Николая I Константину Николаевичу. Среди всей царской семьи он был, пожалуй, единственным, настоящим либералом. Даже облик у него был… либерально-интеллигентским.

Единственный из всех Романовых он носил очки и был последовательным «шестидесятником» — сторонником реформ шестидесятых годов позапрошлого века. В его журнале «Морской сборник» печатался Николай Гаврилович Чернышевский.

После польского восстания 1863 года сторонники укрепления властной вертикали отодвинули Константина Николаевича от активной политической деятельности. Забавно, но из всех Романовых в Советской России уцелела лишь внучка печального «очкастого либерала», правнучка Николая I — лихая мотогонщица и знаменитая московская красавица 1940–60-х — Андрусова. Ее аттракцион в парке культуры и отдыха пользовался невероятным успехом. Она мчалась на мотоцикле по отвесной стене. Ей посвящали стихи и песни Галич, Высоцкий и Вознесенский, рассказы — Юрий Нагибин и Юрий Казаков.

Но вернемся в Стрельну. После смерти Константина Николаевича дворец достался его сыну, Дмитрию Константиновичу. После революции здесь был детский санаторий. После войны дворец пришел в запустение. Какое-то время в нем квартировало Ленинградское арктическое училище (ЛАУ). А потом и оно переехало.

Наконец, случилась великая победа властной вертикали, дворец отстроили, отгрохали, отреставрировали за полтора года. Дворец Конгрессов. В залах развешаны картины из коллекции Ростроповича-Вишневской. Вот в это архитектурное чудо возрождения державности журналистским ветром меня и занесло осенью две тысячи... запамятовал какого года. Автобус долго ехал вдоль ограды парка, ища входа для интеллигентов, приехавших послушать саксофониста Мондельчи, лабающего на саксофоне Иоганна Себастьяна Баха. 
(Армстронгу — можно, а ему — нельзя? Именно так. Армстронгу — можно. Ему — нельзя.)

Толстая, язвительная дама глянула в окно на проплывающий за оградой пейзаж и заметила: «А когда-то мы с ребятами сюда шашлыки жарить ездили. Романтичное было место. Руины, заросли, море». Это так.

Стрельна была одним из самых романтичных мест в ближайших пригородах Петербурга. Последний раз на велосипеде Блок ездил сюда. Он был спортивный парень, певец Прекрасной Дамы и двенадцати красногвардейцев. Пока его не скрутило окончательно, он хорошо крутил педали. От Пряжки, где он жил, до Стрельны — не близкий путь.

Сюда ездил и другой великий поэт России — Иосиф Бродский. Стрельне посвящены три его стихотворения: «Описание утра», «Стрельнинская элегия» (1960) и «Стрельна» (1987). «Пригородные трамваи / возникают из-за деревьев / в горизонтальном пейзаже / предместия и залива / (…) их движение то же, / остановки их — точно те же, / ниже воды и пыльной травы превыше, / о, как они катятся по заболоченному побережью». Точная зарисовка прежней Стрельны.

А вот еще: «Дворцов и замков свет, дворцов и замков, / цветник кирпичных роз, зимой расцветших, / какой родной пейзаж утрат внезапных, / какой прекрасный свист из лет прошедших».

Прекрасный свист сменился барабанным боем.

Парк был огромен и пуст. Вычищен или, скорее, зачищен. К дворцу так просто не подобраться. Надо преодолеть просматриваемое и простреливаемое пространство. Автобус притормозил возле какого-то КПП. Сквозь ограду я увидел картину, до сей поры греющую мою душу. Рене Магритт (бельгийский сюрреалист, трижды вступавший в Бельгийскую коммунистическую партию и трижды изгоняемый из нее) где была твоя тень? На все еще зеленом осеннем лугу торчала гигантская каменная ваза. На ней были навалены огромные, пестро раскрашенные фрукты. Рядом с вазой в почтительном онемении застыла милиционерша. Черная кобура четко впечаталась в ее великолепный, размером с фрукт на вазе, зад.

Автобус дрогнул, развернулся и поехал к другому КПП. Ощущение серьезного, режимного объекта наваливалось плотно, как сгущавшиеся осенние сумерки. Какой там «боярышник, захлестнувший ограду», какие «амфитриты, тритоны, нимфы» — серьезные и вежливые молодые люди попросили выгрузить из карманов металлические предметы. Потом сквозь парк проехали к дворцу. Из дворца стало видно море. К морю вело все то же пустое, расчищенное пространство. Только у французов получаются веселые, теплые регулярные, классицистические парки. У немцев даже романтические парки в английском стиле вытягиваются по стойке «смирно». Что же до русских регулярных парков, да еще сделанных с учетом безопасности, тут уже не «смирно», тут смирнее некуда.

На самом деле — величавое и зловещее зрелище. Молчаливое. Франц Кафка пытается стать Аполлоном.

В небольшом зале Мондельчи выдувал на саксофоне Баха. Иоганн Себастьян ворочался в гробу. Слушатели томились.

Артист это понял и под занавес выдал Пьяццолу. Вот это было в масть. Устроитель торжеств, приглашая публику на фуршет, так именно и сказал: «Бах — это здорово, конечно, но Пьяццола… Это… Это… В масть!» На фуршет внесли огромный саксофон, окруженный пирожными и бутербродами. По наивности я решил, что саксофон тоже съедобен, и попытался воткнуть в него вилочку, но был остановлен. Саксофон был из папье-маше. Я осмотрелся: рядом с человеком средних лет маялась его спутница, красивая девушка лет 18. Я тихонько шепнул толстой, язвительной даме, когда-то жарившей шашлыки на месте нынешнего реставрационного великолепия: «Отчего эта юная красавица так печальна?» Дама пожала плечами: «Ей бы на дискотеку потопыркаться по-взрослому, а ее культурку хавать притащили… С птифурами».

«О, за образчик, взявший для штукатурки лунный / кратер, но каждой трещиной о грозовом разряде / напоминавший флигель! Отстраняемый рыжей дюной / от кружевной, бледной, балтийской глади…» — прощай, Константиновский, прощай…

если понравилась статья - поделитесь:

январь 2011