– Возможно ли в России обустройство и развитие обширных жилых предместий — по типу американских или европейских пригородных зон? Или недостаточность инфраструктуры делает эту затею изначально обреченной?

– Отвечаю на интуитивном уровне, поскольку обосновать ответ трудно: нет, это маловероятно. В большинстве европейских стран, по крайней мере, в тех, какие я знаю, средний класс все-таки живет в городах. В Штатах пригородная зона в самом деле густо заселена, там иметь домик в пригороде до последнего времени было нормой, хотя не знаю, как обстоит дело после краха ипотеки. Но в России чрезвычайно сильна традиция, а традиция такова, что за границей города, будь то застава или кольцевая дорога, начинается другой мир. В Америке сроду не было такой пропасти между городским и сельским жителем, какая разверзается в России. И дело даже не в инфраструктуре: любой, кто пробовал добраться из загородного дома на работу, кто представляет себе пробки на въезде во все крупные российские города, вряд ли предпочтет городу даже самое развитое и обжитое предместье. Единственным исключением остается Рублевка — там обитают люди, которые в случае чего могут перекрыть движение, чтобы успеть на работу.

– Вберет ли пригородная застройка преимущества близости к мегаполису (место работы, медицина-обучение-торговля и пр.), добавив к ним приемлемую экологию и ландшафтные радости, или, наоборот, пригороды будут складываться как маргинальная зона, выселки?

– Я думаю, наиболее вероятный (и наиболее прискорбный) сценарий для России уже обнародован Минрегионразвития: будет несколько мегаполисов и дикое поле между ними. Естественно, что эти мегаполисы будут расти — но прирастать они будут не дачными поселками, не пригородными коттеджами, а обычными спальными районами, как это и происходит в Москве, давно шагнувшей за МКАД. Мне кажется, квартира в Митино гораздо востребованней коттеджа. Это связано отчасти и с тем, что в России традиционно не любят селиться уединенно, в многоквартирном доме спокойней, безопасней и т.д. Жить в коттеджном поселке предпочитают те, кто может позволить себе военизированную охрану. Страна большая, нравы жестокие, люди лихие... Так что при каждом мегаполисе будет своя Рублевка-Жуковка, но — одна и сравнительно небольшая. А в остальном пригородная застройка будет идти по бутовскому образцу.

– Как вы относитесь к подмосковной коттеджной застройке? Какие видите плюсы, в чем — минусы?

– В девяностые все окрестности нашей дачи стали застраивать отвратительными краснокирпичными монстрами с железными крышами. Ставили их в основном на полях бывшего колхоза, пришедшего в упадок после перестройки. Был чудесный пейзаж, его изуродовали, и люди туда понаехали соответствующие. Все-таки, когда дачники застраивали свои участки, они думали и о разнообразии, и об эстетической стороне дела — наши старые деревянные дома и теперь радуют глаз. А эти одинаковые красные хоромы с одинаковыми воротами и бульдогами... Впрочем, это сейчас везде. В Переделкино, скажем, где среди писательских дач тоже понатыкали это убожество. Правда, дачи так и остались при прежних владельцах, а коттеджи «быков» успели сменить уже нескольких хозяев: русский капитализм развивался бурно, героев первоначального накопления поубивали, «цивилизованных предпринимателей» оттеснили либо заставили делиться, по вытеснившим их государственникам ударит кризис, так что придут новые люди, пока не знаю, какие... Но это слабое утешение.

– Подмосковье и «подпетербуржье» — в чем сходство, в чем различия?

– Под Петербургом я жил и живу каждое лето — гощу на писательских дачах в Карташевке или неподалеку от Сиверской. Конечно, под Питером меньше хамской роскоши и самоутверждения — даже новейшие особняки построены с минимальным вкусом, и засилье нуворишей не так очевидно. Я очень люблю вересковые болота, сырые питерские огороды, дачную детскую самодеятельность, поездки на велике в поселковый магазин — весь этот дачный быт, от которого в Москве мало что осталось. Потом, под Питером лучше с грибами.

Я настоящий фанат этого дела — и есть, и собирать. Под Москвой вы почти не встретите подосиновик, а здесь — пожалуйста. Во множестве находятся грузди, которые у вас чудесно умеют солить. И любимейший мой гриб — волнушка, которую мой литературный учитель Нонна Слепакова точно назвала «помесью детского мыла с махровым полотенцем». Лучше соленой или маринованной волнушки нет ничего вообще.

– Насколько понятие «мой дом» можно отнести к квартире в многоэтажке? Различается ли — на ваш взгляд — смысл, который вкладывает в слово «дом» европеец (англичанин, немец, француз) и житель России?

– Различается, и весьма. Для российского горожанина «мой дом» — это именно «дом, в котором я живу», как в старом фильме: совокупность соседских судеб, биографий, ссор, дрязг, влюбленностей. Российский двор — феномен, возможный только у нас да кое-где на юге (в Баку, в Тбилиси — но это тоже бывшие мы). Мой дом — это друзья, с которыми я играл в войну, когда рыли траншеи
под трубы, и мы эти траншеи использовали; это Галька с седьмого и Танька с пятого, и бабки на скамейке, и машины в гараже — я помню, как все скидывались на эту проволочную сетку... Короче, я не мыслю свою квартиру как крепость: паутина связей с соседями — наше спасение от государства. В России на самом деле развиты горизонтали, а не вертикали: социальные сети, механизмы взаимовыручки... То же и в дачном кооперативе. Положим, там мой дом — это именно мой дом, с участком, упрощенный вариант помещичьей усадьбы, но и там понятие нашей улицы, наших соседей и нашего садоводческого товарищества в отличие, скажем, от «учительского», расположенного по соседству, или «Серпов» (завод «Серп и молот»), остается актуальным. Да и русский помещик считал своим домом не только поместье, но и весь уезд: русский человек вписан в широкий контекст, в одиночку тут не выживешь. Для англичанина — тоже традиционалиста — слова «Я с Бейкер-стрит» никогда не будут паролем, а для меня «Я с “Мосфильма”» звучит музыкой.

– В последние полтора года власти активно пиарят тему малоэтажной России — уповая, видимо, на то, что граждане самостоятельно решат «жилищную проблему». Необходимо ли вмешательство (помощь) государства?

– Вмешательство империи лучше бы свести к минимуму, ибо желание грабить жителя — неважно, богатого или бедного, — заложено в ней на уровне рефлекса. Пусть государство мне не мешает, а помогу я себе, с Божьей помощью, сам. Но по всем вышеописанным причинам российский средний класс никогда не выстроит себе жилье сам: коттеджные поселки остаются уделом количественно небольшой и очень богатой элиты. Подавляющее большинство реального среднего класса — люди с доходом 2000–5000 долларов в месяц на человека — по-прежнему будут жить в многоэтажных домах разной степени комфортности. Думаю, кризис в этом смысле многое изменит. Боюсь, что элитное строительство, при котором вся Москва сотрясается от точечной застройки, сменится куда
более реалистичной государственной программой, и по московским окраинам вырастут «хрущобы» нового образца.

И это будет не худший вариант.

– Какое место уделяется дачной жизни в вашем насыщенном графике? Тексты, которые пишутся за столом под открытым небом, отличаются от «городских»?

– Дача есть с 1955 года, получена за 12 лет до моего рождения. Это Чепелево, 70 км от Москвы по Симферопольскому шоссе, 30 км от Оки. Раздавали эти дачи у деда на работе, как и всем тогда. Обустройством занимается вся семья, потому что летом все там и живут. Правда, мать проводит в Москве весь июль, принимая вступительные экзамены, а в августе иногда ездит в пансионат, потому что не любит готовить. Единственная бытовая проблема на даче — отсутствие горячей воды, но я как-то с этим мирюсь, а дети даже рады. Так веселее. Семья обычно проводит там большую часть лета, а я наезжаю на выходные. Дача — это все мое детство, вся усадебная проза там прочитана и прожита, и я обожаю этот быт, с которым можно было сравнить только Артек. Но Артек теперь не тот, а дача, слава Богу, не меняется. Жена занимается цветами, в мои обязанности входит периодически брить траву электрокосой. Из ягодных кустарников есть только облепиха и черноплодка. Черноплодку я предпочитаю всем ягодам и во время сезона — с августа по октябрь — поглощаю буквально ведрами. Ирке с трудом удается урвать пять кило на черноплодную наливку. По-моему, живьем вкусней. От нее лучшие мысли приходят, и вообще ее прелестный осенний вкус сразу вызывает картину сентябрьского дачного утра, с паутиной, прелью, полупрозрачным лесом. Я все это люблю чрезвычайно.

Стол под открытым небом действительно есть, хотя компьютер «Либретта», очень маленький, с 2001 года позволял писать и попросту лежа в траве, что я тоже люблю. У нас большая лужайка перед домом, туда кладется покрывало, автор ложится сверху и либо спит, либо пишет. Почти целиком на даче написана лучшая, наверное, моя книга — «ЖД». И большая часть «Оправдания» — я помню, как ходил гулять с двухлетним Андреем на плечах и выдумывал в лесу очередную главу, а вечером дома записывал. Андрей уверяет, что тоже это помнит: я шел и проговаривал вслух какие-то диалоги, а он ехал сверху и очень интересовался.

– За грибами часто ли выезжаете?

– Если в Питере, то в окрестностях Карташевки есть чудесный лес с большим болотом посредине, вот там я и гуляю в основном, и часа за три собирается полная корзина. Я не сноб, охотно беру сыроежки, включая красные, смущают меня только свинухи, здесь мое предубеждение непреодолимо. Если в Чепелево, то у нас там леса кругом, лучший из них — рядом с высоковольтной линией, ближе к железной дороге. Иногда ездим в Васькино, это недалеко от Мелихово, там еще Чехов собирал грибы, — даже в самое безгрибное лето штук десять белых находятся с гарантией. Ирка предпочитает солить, мать — сушить, и зимой мы, как правило, с супом. Все попытки вышколить нашу лайку Кингу, чтобы она нюхом выискивала грибы, ни к чему не привели, но походы в лес она тоже любит: носится среди стволов и лает от счастья. В общем, могу повторить свою старую формулу: в жизни три удовольствия. Писать, когда пишется, искать грибы, когда они есть, и трахаться по любви.

Беседовал Дмитрий Синочкин

к сведению

Дмитрий Быков
Литератор и журналист. Родился в 1967-м, окончил МГУ.
Регулярно печатается в «Собеседнике», «Огоньке», «Новой газете», «Русской жизни» (нерегулярно — где угодно). Автор романов «Оправдание», «Орфография», «Эвакуатор», «ЖД», «Списанные» и ЖЗЛ-овской биографии Бориса Пастернака.
Лауреат премий имени А. и Б. Стругацких (неоднократно), «Нацбест», «Большая книга».